Паисий Лигарид был человеком образованным и даже учёным, как воспитанник иезуитов, ловким, нравственно очень гибким и податливым, способным приладиться ко всякой среде и обстановке, умевшим сделаться необходимым для тех, которые были нужны ему самому, и от кого он надеялся получить какие-либо для себя выгоды. Прибыв в Москву и осмотревшись, он сразу понял, что дело Никона окончательно проиграно, что действовать в пользу Никона для него нет ни малейшей выгоды, и потому он тотчас же решительно встал на сторону его врагов, сумев быстро приобрести доверие самого царя, уже измученного продолжительным столкновением с Никоном, искавшего опоры, успокоения, оправдания своему поведению относительно бывшего «собинного друга». Паисию Лигариду удалось так подействовать на царя, что тот, по словам Никона, стал слушать Паисия, как «пророка Божия». По его совету было решено пригласить восточных патриархов: или лично прибыть в Москву, или прислать сюда экзархов для суда над Никоном. В этом смысле и были написаны 28 декабря 1662 г. от имени государя пригласительные грамоты ко всем четырём восточным патриархам, с которыми отправился на Восток единомышленник Паисия Лигарида, его соотечественник и друг, проживавший в Москве иеродиакон Мелетий. Прибыв в Константинополь, Мелетий вручил царскую грамоту Константинопольскому патриарху Дионисию III (1662–1665 гг.), а также находившемуся в то время в Константинополе Иерусалимскому патриарху Нектарию. Эти пригласительные грамоты государя поставили обоих патриархов в очень затруднительное положение. Дело в том, что Мелетий неосторожно обнаружил цель своего приезда, т.е. от него узнали, что он приехал добыть от патриархов осуждение Никона и что в этом деле Паисий Лигарид играет главную роль. Эти распространившиеся по Константинополю вести произвели сильное волнение среди греков, так что некоторые из них не только публично поносили Лигарида и Мелетия, но даже искали возможности убить Мелетия. Причины волнения греков и их сильного негодования на Лигарида и Мелетия были понятны. Патриарх Никон до крайности любил всё греческое и самих греков, и другого подобного грекофила на Руси не бывало. Это признавали и сами греки, и даже личные враги Никона (например, Паисий Лигарид). Вся известная церковная деятельность Никона имела строго грекофильский характер, совершалась по указаниям и при содействии греков. Он им всячески покровительствовал, всюду выдвигал их церковный авторитет на первый план, возвышал греческое даже явно в ущерб русскому, строил свои монастыри по образцу греческих, приглашал в Москву греческих учителей пения, греков-мастеров серебряного дела и т.п. Естественно, что каждый грек симпатизировал Никону, поскольку видел в нём своего защитника, человека, который стоит в Москве на страже греческих интересов. И вот об осуждении этого горячего радетеля греков и всего греческого усиленно хлопочут теперь сами же греки, живущие в Москве. Они поступают так, конечно, только потому, что были подкуплены врагами Никона, и, конечно, только с помощью денег думают теперь добыть от патриархов осуждение благодетеля греков. Отсюда понятно, почему греки горячо заволновались, узнав о цели приезда Мелетия в Константинополь. Понятно также и то затруднительное положение восточных патриархов, в какое их поставили царские грамоты. Ехать самим в Москву или послать туда экзархов, чтобы осудить почитателя и благодетеля греков, чтобы стать на одну доску с такими корыстными интриганами, как Лигарид и Мелетий, патриархи, конечно, не желали, уважая своё достоинство и как патриархов, и как греков.