Все должностные лица выбирались монастырской общиной. Письменными делами монастыря ведал дьяк (или подъячий), по судебным делам монастыря ходатайствовал его стряпчий. Приём в монастыри был свободным, но от поступающего требовалось внести определённую сумму вклада деньгами или же другим имуществом. Только лица, внёсшие вклад, считались действительными членами монастырской общины. Принятые без вклада («Бога ради») не принимали участия в монастырской жизни и составляли тот бродячий монашеский элемент, который был так силён в Древней Руси, и с которым так упорно и напрасно боролась духовная иерархия. Тем не менее, в монастырях существовала строгая заповедь игумена: даже в случае самого крайнего оскудения хлеба и других продуктов питания «не исходити того ради из монастыря в весь некую или в село и не просити у мирян потребных телесных, но... ожидать милости от Бога» (т.е. главное условие приёма вклада-«приношения» – добровольность). Просьба о подаянии, а тем более требование вкладов и пожертвований были запрещены, хотя «многообразные и многоразличные» добровольные приношения не отвергались. Здесь проявилась лаконично изложенная особенность русского аскетического идеала, впрочем, постоянно нарушавшаяся в практике многих крупных монастырей. Отражена и другая особенность, отличавшая русскую практику от западной: отказ от существовавшего в западных монашеских нищенствующих орденах типа монашеской жизни (прежде всего, францисканцев и доминиканцев), заключавшегося в регулярном сборе в миру милостыни-пропитания (позже аналогичные статьи были включены в Стоглав). Стоглав (сборник постановлений Московского Собора 1551 г., состоящий из ста статей) предписал принимать в монастыри и без вклада «приходящих с верою и страхом Божьим». Тот же Стоглав уничтожил было несудимые грамоты монастырей, освобождавшие их от суда епархиального архиерея, но на практике это уничтожение не имело значения. Подчиняясь в духовных делах своему архиерею, большинство привилегированных монастырей находились под покровительством князей, царя, митрополита или архиереев из других епархий. Это покровительство иногда доходило до злоупотреблений, т.к. патроны смотрели на монастыри как на доходную статью. Монастырями, находившимися под покровительством царя, ведал приказ Большого дворца, где производился суд, и велась опись их имущества. Цари, митрополиты и архиереи как патроны наблюдали иногда за благочинием монастырей, писали им послания (например, послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь), требовали соблюдения уставов и т.п. Монастыри имели большое значение в древнерусской жизни, как экономическое, так и религиозно-просветительное. Основание монастырей служило одним из лучших средств для колонизации незаселённых местностей. Пустынножители избирали обычно для своего поселения места, удалённые от человеческого жилья. Затем возле них селился народ и, таким образом, возникал посёлок, разраставшийся впоследствии в крупное поселение. Агиобиографические памятники свидетельствуют о борьбе подвижников с дикой природой. Так, в «Житии» Стефана Махрицкого говорится, что он вместе со своим учеником Григорием поселился «во внутренней пустыни близ Сухоны». Димитрий Прилуцкий, «походив непроходимые леса и дебри пустыя, иже прилежаху граду Вологды, обрете место пусто на реце на Леже». Дионисий Глушицкий избрал для своего поселения «место вело безмолвно (Глушица)… Округ же места того блата и дебри – места непроходны». Сергий Нуромский, «пришед в лесы великие, мха и блата, обрете место на великом лесу, на реце на Нурме». Место поселения Арсения Комельского «блатно быть и водяно, пути людского не бысть мимоходящим людем». Корнилий Комельский пришёл «на великий (комельский) лес, бе бо тогда непроходим, и ту обрет храмину разбойническу и вселился в ню». Не менее сильную борьбу подвижники должны были выдержать и с дикими обитателями – разбойниками, имевшими свои притоны в девственных лесах русского севера. Поселившись по соседству с разбойниками (а иногда и в самой разбойнической хижине), подвижник, естественно, подвергал свою жизнь серьёзной опасности.