Последним обстоятельством объясняется допустимость в религиозном произведении того пристального и разностороннего интереса, проявленного ван Эйком к реальности в чрезвычайно разнообразных её формах. Христианская легенда лишилась у него того мистического наполнения, которое было характерно для неё в период Средних веков. Хотя ван Эйк сохраняет прежнее иерархическое представление о ценностях бытия, выработанное Средневековьем, сам образ бытия приобретает у него земной, конкретный характер. Так, пророки и сивиллы обретают живую плоть «исторических» персонажей, хотя художник ограничивается только тем, что облачает их в современные костюмы, – достаточная мера, с его точки зрения, чтобы подтвердить их действительное, а не легендарное существование в далёком библейском прошлом. Сцена Благовещения составляет главное смысловое зерно всей внешней части алтаря. Ей подчинены все персонажи, изображённые на внешних створках: пророки и сивиллы, предсказавшие появление Мессии, оба Иоанна, один крестивший Христа, другой описавший Его земную жизнь, смиренно и благоговейно молящиеся донаторы. Во всех присутствующих ощущается глубокая сосредоточенность мысли и чувства. Архангел Гавриил в образе прекрасного юноши сообщает Марии благую весть о рождении Христа. Это чудесное явление кладёт начало евангельской истории. В самой сути совершающегося заложено сокровенное предчувствие событий. Это смутное предугадывание как бы воплощено в приглушённом бело-сером колорите. Однако сцена Благовещения у ван Эйка лишена спиритуализма, характерного для средневековой живописи. Действие происходит в перекрытой деревянными балками, низкой, но широкой комнате с устланным керамическими плитами полом. Здесь всё открыто не только в пространство собора, к зрителю, но и к миру, вдаль, через незастеклённые арки окон. Пространственная иллюзия достигнута как линейной перспективой, так и словно бы свободно входящим через проёмы пространством. Причём создаётся впечатление, будто свет в картину проникает из реального пространства, т.к. рамы створок отбрасывают лёгкие прозрачные тени в изображённый интерьер. Событие совершается в комнате бюргерского дома, но благодаря открытым стенам и окнам как бы распространяет своё излучение вовне. Мир становится сопричастным происходящему. Изобразив события христианской легенды как реальную сцену, ван Эйк стремится возвысить её значимость эмоционально-поэтической средой. В этом он опирается на два фактора – пространство и интерьер. Он создаёт большую пространственную паузу между фигурами Архангела и Мадонны, заполняя её и оживляя игрой света и теней. Детали интерьера своей двузначностью то возвышенно изолируют сцену, то вносят нотки бытовой камерности. Так, уютом и покоем веет от предметов для умывания, расположенных в нише, но одновременно они несут символическую нагрузку; так, белое, ещё не тронутое рукой полотенце призвано обозначать девственную чистоту Марии. В нижнем ряду два имитирующих статуи изображения Иоанна Предтечи и Иоанна Богослова даны в обрамлении фигур донаторов, опустившихся на колени. И если живопись ван Эйка, имитируя скульптуру, достигает необычайной иллюзорности в воспроизведении фактуры камня, то при изображении заказчиков Гентского алтаря кажется, что художник решил поспорить в мастерстве с живой природой. Фигуры Иодокуса Вейдта и Елизаветы Борлют крупнее остальных, массивнее и лишены ореола духовной идеальности. Их портреты отмечены не просто реализмом изображения, но и словно бы объективно-трезвым, обстоятельным анализом и описанием лица и характера. Однако в эти суровые и недоверчивые души гентских богачей брошена частица иной жизни; они соприкоснулись с идеальным, духовным миром и тем самым возвысились. Их фигуры, застывшие в торжественной молитве, кажутся монументальными в тяжёлых суконных одеждах, сложенных крупными складками. Оба Иоанна воспринимаются как более одухотворённые, несущие волнение чувств и мысли по контрасту с жёсткой определённостью и бюргерской узостью мышления супружеской четы. Архангел и Мадонна овеяны просветлённой поэтической нежностью. Так, из отдельных образов и их взаимодействия рождается сложная идейная ткань Гентского алтаря, который может быть смело назван универсальным по своему содержанию произведением.