Что касается Сократа, то он предпочитал не писать вовсе. Деррида берёт в качестве эпиграфа к одному из параграфов «Нечто, относящееся к грамматологии» известную цитату Ницше: «Сократ, тот, который не писал». В христианской (а также в платонической традиции) письмо также ставилось на второе место вслед за речью Бога. Истинное слово Бога – Его первое слово, слово сказанное: скрижали писались вслед за проповедями. В этих и множестве других интерпретация письменность не выходит за пределы, положенные ещё Платоном, служебного компонента языка, который позволяет фиксировать смыслы и значения устной речи и выступать в качестве вспомогательной техники запоминания (hypomnesis). При таком толковании письменность лишается самостоятельного, выходящего за пределы устного слова, значения для языка: её взаимоотношения с языком не несут в себе ничего нового и, как таковые, обращают её в нечто чрезвычайно несущественное для языка и культуры. История философии зафиксировала и такое отношение к письменности, когда, будучи по-прежнему поставленной вслед за речью, она становится маркёром степени деградации культуры отностительно природы. Философская концепция Жан-Жака Руссо, в которой письменности отводилась именно такая роль, характеризовалась уже не просто безразличным отношением к письменности, но активным стремлением сделать её ответственной за многие проблемы культуры и языка. Руссо рассматривала письменность как болезнь языка, тогда как речь, чистый звук выступали для него олицетворением природы в языке и, как таковые, бесспорно превосходили письменность. Однако отношение Руссо к письменности, по Деррида, не было столь однозначным; Руссо-писатель и Руссо-философ вступали в явный конфликт. Разрушая престиж письменности, русо до некоторой степени его же и восстанавливает, считая, что письменность способна дополнить речь. Первая часть этой оценки диктуется теорией языка Руссо, вторая – его писательским опытом. В «Исповеди» Жан-Жак объясняет своё обращение к письму как попытку реставрации того присутствия, которое оказалось утраченным в речи. Для характеристик отношения Руссо к письменности, как считает Деррида, как нельзя лучше подходит понятие «дополнение», «supplement», причём в обоих его значениях – как дополнение чего-либо (в данном случае – присутствие в речи путём его фиксации) и замещение чего-либо (того же присутствия, поскольку письменный знак замещает отсутствующее в данный момент присутствие). Комплиментарность и компенсаторность являются двумя неразрывно связанными характристиками суплементарности. В «Исповеди» Руссо говорит о суплементарности письменности, прчём указывает на опасный характер такой дополнительности по отношению к языку, поскольку письменность замещает и изменяет присутствие речи. Понятие суплментарности становится опасным и для самой концепции Руссо, где оно оказывается чем-то вроде тупика, выхода на чердак мысли, куда складируются ненужные вещи (концепты), не умещающиеся в теоретической конструкции, поэтому угрожающие целостности, непротивречивости и, в конце концов, самому существованию системы Руссо. Всё это побуждает его отдать приоритет негативной интерпретации письменности, преуменьшить её значимость в сравнении с речью и остаться, тем самым, в кругу традиционных представлений о письме как лишь  технике речи (с философской точки зрения «ничто»). На фоне утраты самостоятельного содержания письменности, утраты, уже случившейся в западной философии, особенно любопытным выглядит балансирование на грани «ничто/нечто», которое наблюдается в деконструкции в связи с письменностью как обхектом грамматологии.