Демонстрацию этих слабостей и ограничений можно усмотреть не только в некоторых областях современной науки, но и в культуре в целом, в частности, в тех весьма странных процессах, которые имеют место в языке. Деррида отмечает: «проблема языка никогда не была рядовой проблемой среди прочих, но сейчас она, вне всякого сомнения, стала глобальным горизонтом самых разнообразных исследований и дискурсов… Историко-метафизическая эпоха должна согласиться с тем утверждением, что язык составляет весь её проблемный горизонт. Медленное, едва уловимое движение, продолжающееся в недрах этой эпохи уже, по меньшей мере, двадцать веков под именем языка, есть движение к понятию письменности. И хотя оно едва уловимо, тем не менее, представляется, что это движение всё больше выходит за пределы языка. Письменность понимает язык во всех смыслах этого выражения. Как это ни покажется странным, письменность является тем «означателем означателя», который описывает всё движение языка. Однако письменность ставиться ещё и чем-то более значительным: все процессы, происходящие в современной культуре в связи с письменностью, меняют наши представления не только о языке, но и о культуре в целом. Деррида отмечает: «Намёком на либерализацию письменности, намёком на науку о письменности, где властвует метафора…, не только создаётся новая наука письменности – грамматология, но и обнаруживаются знаки либерализации всего мира, как результат некоторых целенаправленных усилий, которые весьма сложны и болезненны, поскольку, с одной стороны, они должны удерживаться от сползания в методологию и идеологию старой метафизики, чьё закрытие (хотя и не конец, что очень существенно) провозглашается предлагаемой концепцией, а с другой стороны, эти услия могут быть действительно научными, поскольку то, что провозглашается здесь как наука о письменности (грамматология), отнюдь не есть наука в западном смысле слова – ведь для начала это вовсе не не логоцентризм, без которого западная наука просто не существует. Либерализация старого мира есть, по сути, создание некоторого нового мира, который уже не будет миром логической нормы, где окажутся под вопросом, будут пересморены понятия знака, слова и письменности». Таким образом, создание грамматологии должно стать началом конструирования некоторого нового мира: мира, где не существует верховного суверенитета разума; мира, в котором письменность, наконец, займёт подобающее ей место (точнее, с этого места, которое, в общем, ей всегда принадлежало, письменность уже больше не вытесняется целенаправленными усилиями Логоса/Разума). Возможно ли это? Изрядная доля познавательного оптимизма, который совершенно очевиден у раннего Деррида как автора работы «Нечто, относящееся к грамматологии», определяется как раз его колебаниями при ответе на этот вопрос. С одной стороны, те знаки либерализации мира, которые он усматривает в развитии языка, философии и науки, представляется весьма значительными и даже в какой-то мере достаточными для начала того невероятного культурного синтеза, который он связывает с конструированием грамматологии как нового мира культуры. С другой стороны, уже тогда Деррида понимал то, что впоследствии становится, по сути, общим местом деконструкции – что позитивный синтез нового культурного мира не может считаться возможным, причём, в принципе, из-за множества причин, среди которых отсутствие метода и средств ещё не является самыми существенными. Однако в сочинение «Нечто, относящееся к грамматологии» Деррида по преимуществу оптимистично рассматривает перспективы начала нового культурного синтеза и связывает их с тем, что он определяет как отъединение рационализма от логики/Логоса, отъединение, возможности которого появились, как он считает, с развитием кибернетики и гуманитарных наук.