Гоббс считал, что никакая идея не может быть врождённой, внешние чувства – источник не только идей, но и всего нашего познания; а содержание идей не зависит от сознания человека. Все идеи благодаря активной деятельности ума перерабатываются им посредством сравнения, сочетания и разделения (эта концепция лежит в основе его учения о знании). Как и Ф. Бэкон, Томас Гоббс отстаивал эмпирическое истолкование знания, присоединяясь к сенсуалистической позиции и полагая, что «нет ни одного понятия в человеческом уме, которое не было бы порождено первоначально целиком или частично, в органах ощущения». По его мнению, знание приобретается из опыта: «Вся наука исходит из ощущений». Рациональное знание – это дело языка и чувств (подлинных или ложных), выраженных словами. Суждения составляются путём своего рода сочетания слов, которые обозначают ощущения, поскольку за пределами ощущений нет ничего. Для обыденного мышления, по Гоббсу, вполне достаточно простого знания фактов, но этого совершенно недостаточно для научного знания, для которого требуются всеобщность, необходимость, что достигается только математикой. Поэтому он отождествлял науку, прежде всего, с математикой. Однако свои рационалистические позиции, сходные с декартовскими (хотя сам он и не признавал картезианское влияние и даже правильность объяснения достоверности математического познания Декарта), сочетал со своей исходной эмпирической позицией: истины в математике достигаются не непосредственным чувственным опытом, а словами. В теории права Гоббс известен концепцией закона как заповеди суверена, которая стала важным шагом в прояснении различия между статутным правом (в то время только нарождавшимся) и общим правом. Гоббс также хорошо понимал различие между вопросами: «Что есть закон?» и «Справедлив ли закон?», которые люди (и в то давнее время, и сегодня) имеют склонность смешивать. Во многих отношениях он предвосхитил основные положения правовой теории Джона Остина (1911–1960 гг.). Религию Гоббс рассматривал не как систему истин, а как систему законов. Большое место в «Левиафане» занимает доказательство того, что имеются все основания (исходящие из здравого смысла и из Священного Писания) считать, что суверен является наилучшим истолкователем воли Божьей. Гоббс последовательно различал знание и веру и полагал, что мы ничего не можем знать об атрибутах Бога. Слова, в которых мы описываем Бога, являются выражением нашей любви, а не продуктами деятельности разума. Он особенно негодовал, защищая «истинную религию» от двойной угрозы католицизма и пуританства, которые апеллировали к иной власти, нежели власть суверена, – к полномочиям папы Римского либо к голосу совести. Гоббс не колеблясь применил механицистский подход к понятиям Священного Писания и полагал, что Бог должен обладать телом, пусть достаточно разреженным, чтобы можно было говорить о его существовании в качестве субстанции. Многие современные философы подчёркивают значение выдвинутой им концепции языка, в которой механистическая теория происхождения речи была соединена с номинализмом в трактовке смысла общих терминов. Гоббс  критиковал схоластическое учение о сущностях, показывая, что это и другие подобные учения возникают вследствие неверного употребления различных классов терминов. Имена могут быть именами тел, именами свойств или именами самих имён. Если использовать имена одного типа вместо имён другого типа, мы приходим к абсурдным утверждениям. Например, «универсалия» – имя для обозначения класса имён, а не сущностей, якобы называемых этими именами. Такие имена называются «универсалиями» в силу своего употребления, а не потому, что обозначают особый класс предметов. Тем самым Гоббс предвосхитил идеи многих философов XX в., которые проповедовали идеалы ясности и использовавших теорию языка для критики метафизических учений, населивших мир «ненужными» сущностями.