ГЕЙНЕ Христиан Иоганн Генрих - Страница 14

Он отмечает в его лирике «отсутствие настоящей, искренней печали», а с другой стороны, самоуслаждение этой печалью, этим мучительством, самым процессом страдания, раздутого фантазией, в которое сам поэт «до цинизма не верит». Эта характеристика заставляет нас вспомнить «знакомые все лица» – образы тургеневских «лишних людей», которым, конечно, болезненность и разлагающая ирония лирики Гейне не могла не быть близка. Реминисценции из Гейне есть и в «Senilia» Тургенева («Лазурное царство», «Нимфы»), и в образах Достоевского, который недаром заставил Версилова (одного из своих мечтающих и страдающих мучителей) говорить языком одного из стихотворений Гейне (есть также отдельные места в «Записках из подполья», «Идиоте», «Братьях Карамазовых», «Дневнике писателя»). Но вот появляется радикальный разночинец, и ему уже нужен другой Гейне – Гейне-сатирик, политический поэт, Гейне-публицист, Гейне – мастер сарказма, глашатай освободительных идей, а не болезненно-меланхоличный лирик. Он близок новой интеллигенции, поскольку для неё стали очередными те цели, за которые боролся Гейне – идеолог радикального бюргерства. Шестидесятники отдавали себе отчёт и в том, что Гейне не совсем «свой», но они или игнорировали это, или довольно сурово расправлялись с тем Гейне, который был не нужен или даже мешал им. Так, Дмитрий Иванович Писарев (1840–1868 гг.) объясняет всё неприемлемое для него в творчестве Гейне дилетантизмом, и прежде всего, – дилетантизмом политическим. Отсутствующую руководящую идею, поглощающую всего человека, заменила игра в идеи, игра с самим собой и своим искусством. Но это исторически обусловлено: «Предшественники (Гейне) верили в политический переворот; преемники верят в экономическое обновление, а посредине лежит тёмная трущоба, наполненная разочарованием, сомнением и смутно-беспокойными тревогами; и в самом центре этой тёмной трущобы сидит самый блестящий и самый несчастный её представитель – Генрих Гейне, который весь составлен из внутренних разладов и непримиримых противоречий». От всего написанного Гейне, по мнению Д.И. Писарева, останутся лишь «его сарказмы, направленные против традиционных доктрин, против политического шарлатанства, против национальных предрассудков, против учёного педантизма». Характерно для Писарева, что в споре между Бёрне и Гейне он решительно становится на сторону Бёрне. Для мелкобуржуазного демократа, каким был Д.И. Писарев, не было и не могло быть ясно, что Гейне «защищает более возвышенное мировоззрение против ограниченного мелкобуржуазного радикализма, представителем которого был Бёрне» (Меринг), против его половинчатости и узости, как для того же Писарева осталось непонятным революционное значение гегелевской философии, которую Гейне, опять-таки вопреки Бёрне, стремился «свести с французским социализмом», усиленно пропагандируя её во Франции, а Бёрне – в Германии. Более глубокой оценки дождался Гейне в XX в. Она была подготовлена усвоением его творчества в целом за время между 1960 гг. и новым столетием, когда неоднократно переиздавался весь Гейне (Соч. под ред. П.И. Вейнберга, известного переводами и подражаниями Гейне), но, главным образом, социально-психологическими сдвигами. В эпоху войн и революций, усложнённую в своих обострившихся противоречиях, поэзия Генриха Гейне, полная острого осознания общественных антагонизмов и предчувствия грядущих катастроф, как и чувства собственной обречённости и оторванности от исторического движения, должна была снова стать близкой некоторым слоям русской интеллигенции. К этой поэзии, столь мудрой и болезненной в одно и то же время, не могла не прислушаться та группа русского символизма, в которой уже окончательно изживала себя дворянская культура.

 



 
PR-CY.ru