К текстам прошлого стали подходить «лишь исторически», т.е. рассматривать их исключительно как продукт определённых социально-культурных обстоятельств, как если бы они не имели никакого касательства к нам. В стремлении преодолеть ограниченность позитивистски ориентированной исторической науки Вильгельм Дильтей (1833–1911 гг.) предложил психологический подход к осмыслению феноменов прошлого: их нужно не просто объяснить, исходя из определённого представления о связи общего и частного, но и понять, воспроизведя как уникальное порождение индивидуальности. Однако герменевтическая проблема, т.е. проблема понимания, тем самым не раскрывается. Для понимания недостаточно перемещения интерпретатора в «горизонт» автора, необходимо «переплавление» их горизонтов. Это может произойти только благодаря чему-то третьему, тому общему, в чём смогут примириться позиции обоих. Таким «третьим» выступает язык, рассматриваемый с точки зрения его бытийного статуса, т.е. как особая реальность, внутри которой человек себя застаёт и которая не может быть схвачена средствами социологического или психологического исследования. В стихии языка осуществляется как понимание человеком мира и его самопонимание, так и понимание людьми друг друга. Таким образом, философский проект Г.-Г. Гадамера представлял собой попытку синтеза экзистенциально-феноменологической философии (и прежде всего, «герменевтики фактичности» М. Хайдеггера) с традицией герменевтики как дисциплины. Вслед за Хайдеггером Гадамер рассматривает понимание не в теоретико-познавательном, а в онтологическом плане: понимание предстаёт не в качестве инструментально-логического акта, а в качестве способа человеческого бытия, что влечёт за собой радикальный пересмотр содержания и целей герменевтики. Если у Фридриха Шлейермахера (1768–1834 гг.) герменевтика служила «учением об искусстве понимания», а у В. Дильтея – специфическим методом гуманитарного познания, то у Гадамера она становится исследованием условий возможности понимания как модуса существования. Подвергая критике методологизм наук о духе, он придаёт герменевтике универсальный характер, видя её задачу в том, чтобы разработать метод понимания (что имело место у Дильтея), но в том, чтобы прояснить природу этого понимания, условия, при которых оно совершается. Всеопределяющее основание герменевтического феномена Гадамер (вслед за Хайдеггером) усматривает в конечности человеческого существования. Развивая хайдеггеровский тезис о «пред-истолкованности» мира в дорефлективных структурах его данности человеку, он ведёт речь о «пред-понимании», которое конкретизируется им как «пред-рассудок» (букв. пред-суждение, Vor-Urteil), что вовсе не означает неверного суждения, но, составляя историческую действительность человеческого бытия, выступает условием понимания. По мысли Гадамера, наши «предрассудки» в гораздо большей мере определяют наше отношение к действительности вообще и к текстам традиции в частности, чем наш «рассудок». Равным образом онтологическую трактовку получает у него и «герменевтический круг»: он вызван изначальной взаимообусловленностью «предпонимания» и понимаемого произведения. К смыслу текста мы движемся благодаря пониманию его отдельных частей, но для того, чтобы понимать отдельные части, надо уже обладать пониманием (предпониманием) целого. Гадамер считал, что у историка, который обращается к какому-либо историческому тексту, всегда есть некоторое «предварительное понимание» (Vorverständnis) этого текста, заданное ему традицией, в которой он живёт и мыслит. Оно может корректироваться в процессе работы над текстом, но историк не может полностью освободиться от предпосылок своего мышления: беспредпосылочного мышления не существует, поскольку бытие – это время, а человеческий опыт конечен.