Литературное наследие Григория Назианзина хотя и не очень обширно, но чрезвычайно ценно, имеет огромное значение в истории богословия. Оно включает в себя философско-полемические трактаты по догматике (отсюда прозвище «Богослов»), изысканную прозу и письма. Его патетическому красноречию довелось оплакать кончину нежно любимого Василия: здесь стиль писателя становится очень прочувствованным и простым. В некоторых стихотворных раздумьях Григория Богослова исследователей поражает сочетание античного изящества с христианской «слёзностью», чего нельзя найти во всей античной поэзии. Диапазон его лирики включает глубоко личные мотивы одиночества, разочарования, недоумения перед жестокостью и бессмысленностью жизни. Велико его значение как теоретика и распространителя каппадокийской тринитарной терминологии. Все без исключения произведения Григория Назианзина пользовались после его смерти широчайшей известностью и безусловным авторитетом. В последующие века его толковали и объясняли больше, чем кого-либо другого из Отцов церкви. Сочинения Григория Богослова подразделяются на три группы: 45 «слов», 243 письма (часть которых посвящена догматическим вопросам) и сборник стихотворений, куда включена автобиографическая поэма. Из гомилетических трудов (см. Гомилетика) наибольшую известность получили «Пять слов о богословии» (380 г.), «Слово о поставлении епископов и о догмате Святой Троицы» и «О соблюдении доброго порядка в собеседовании о Боге» (381 г.). В то время как Василий Великий избегал называть Святой Дух Богом, Григорий Богослов высказывает оригинальное учение о продолжающемся Откровении в церкви: «Ветхий Завет завещал об Отце ясно, а о Сыне не так ясно. Новый Завет открыл Сына, на Божество же Духа только указал. Теперь (со времени Пятидесятницы) Святой Дух живёт с нами, сообщая нам яснейшее предание о Себе». Если Василий Великий удовлетворялся формулой Антиохийского собора 362 г., требующей от присоединившихся к православию ариан лишь обещания не называть Святого Духа тварью, то Григорий Богослов доказывал всю непоследовательность этой формулы, т.к. между Богом и тварью не может быть ничего среднего. «Сущность» понимается им как родовое понятие, «ипостась» – в смысле индивидуальных особенностей, а «единосущность» – как полное подобие по существу. Совершенное единство внутрибожественной жизни выражается, прежде всего, в безусловной невременности Божественного бытия. Бог вечен по природе, и мало сказать: «Бог всегда был, есть и будет», лучше сказать: «Он есть». В Божестве и божественной жизни нельзя мыслить или представлять какие бы то ни было изменения. Бытие Отца и рождение Сына совпадают, но совпадают неслиянно. Рождение Слова (Логоса) и исхождение Духа нужно мыслить «прежде всякого когда». Однако, если Сын и Дух «безначальны в отношении времени», они не безначальны в отношении к Отцу. «Ибо Они – от Отца, хотя и не после Отца». В Троице ничего не возникает и ничего не становится, т.к. Божество есть законченная полнота. Совершенное и непреложное единство божественного бытия определяет единосущие Троичных ипостасей. Всё, что имеет Отец, принадлежит Сыну; и всё, что принадлежит Сыну, – принадлежит Отцу, так что «ничего нет собственного, потому что всё общее, и само бытие в Них общее». Но в единстве Божества не исчезает различие ипостасей. Личные свойства Трёх непреложны, хотя их различия лежат «в одной и той же сущности».