Возвышенно прекрасен идеальный образ Марии, сидящей по правую руку Саваофа, в короне, украшенной розами и лилиями. Её отличают женственность и скромная величавость. Мария держит в руках Священное Писание, читает. Читающая Богоматерь – едва ли не самая поразительная деталь в общем идейно-художественном строе Гентского полиптиха. Иоанн Креститель (по левую руку от Бога) завершает композицию центральной группы, которая иконографически восходит к типу Деисуса, с той лишь разницей, что образ Христа здесь заменён образом Саваофа. Держа на коленях открытую книгу, босоногий Иоанн проповедует, подняв руку в благословляющем жесте; его образ полон вдохновения. Сочетание пятен красного, синего и зелёного цвета одежд Бога, Марии и Иоанна объединяет всю цветовую композицию алтаря. Справа – группа ангелов, играющих на музыкальных инструментах; они одеты в роскошные парчовые одеяния, а их задумчивые лица отражают проникновенное постижение мира звуков. Особенно прекрасен ангел, играющий на органе, покоряющий своей полной слитностью с музыкой. Исследователей поражает меткая наблюдательность ван Эйка, которая обнаруживается даже в точной передаче постановки рук при игре. Слева, за деревянной резной кафедрой с изображением св. Георгия, убивающего дракона, – группа поющих ангелов. У них нежные, женственные лица с мягким округлым овалом и лёгкие вьющиеся шелковистые волосы. Ещё нидерландский художник конца XVI в., поэт и писатель Карел ван Мандер (1548–1606 гг.) отметил у ван Эйка богатство мимической характеристики для обозначения разных тембров голосов поющих. Их одухотворённость преследует не только цель прославить Божество, но и глубокое увлечение музыкой. Чрезвычайно существенным оказывается то, что в иерархии ценностей у ван Эйка искусство музыки стоит на втором месте после искусства слова, проповеди божественной истины, которое символизирует образ Иоанна. Исследователи считают, что было бы неправильно видеть в нём только лишь символ, поскольку его содержание богаче и шире. Верхний ряд изображений заканчивают стоящие по обеим сторонам фигуры прародителей человечества – Адама и Евы. Непосредственная близость этих образов к высшим персонажам христианской мифологии было по тем временам чем-то смелым и неожиданным. Втиснутые в узкое пространство ниш, они кажутся несколько скованными в своём движении. И, тем не менее, эта скованность – не плод неумения, а сознательный художественный и идейный расчёт. По понятиям той эпохи, люди – высшие творения Бога, но, будучи созданиями Божества, Адам и Ева вместе с тем несут и бремя божественного проклятия за совершённый ими грех. Их более скромное место в иерархии ценностей, их вторичность (если можно так сказать) призваны выразить некоторая неловкость и пластическая скованность. В то время как при той же монументальности и статичности решения фигуры Бога, Иоанна, ангелов обладают большей пластической свободой. Адам и Ева лишены тех роскошных уборов и сияющих драгоценностями одежд божественных персонажей, благодаря которым художник изобразил их могущество, обозначил принадлежность к высшим сферам – они нагие. Нагота – частый приём героизации у древних греков и у итальянцев (современников ван Эйка) – не стала здесь художественным средством возвеличения образа. В противоположность иным мастерам своего века ван Эйк наготу человеческих тел представляет прозаически, видит в ней лишь обычную материальную плоть. Фигуры людей нарисованы так, как если бы художник смотрел на них снизу. Частности тщательно воспроизведены, как будто художник ставил перед собой цель подробного, внимательного исследования человеческих форм.