До сих пор неизвестно, как назвал этот сюжет сам Джорджоне. В 1885 г. швейцарский историк Яков Бурхгард, обнаруживший полотно в одной из венецианских коллекций, назвал его «Семья Джорджоне». Однако, когда в 1939 г. была опубликована рентгенограмма «Грозы», и на месте фигуры пастуха выявилась обнажённая женская фигура, название картины пришлось изменить. Некоторые исследователи видят здесь персонажей древнегреческого мифа об Адрасте и Гипсипиле, героев поэмы Стация «Феб». Другие считают, что это аллегория мужества и милосердия, третьи утверждают, что солдат или пастух на левом берегу речки и женщина с ребёнком на правом принадлежат двум разным мирам – в том смысле, что женщина стала для него видимой лишь в момент блеска молнии... Однако «Гроза» – не просто иллюстрация к литературному произведению. В ней много тончайших намёков, нюансов, действующих на воображение зрителя, так что она словно превращается в лирическое стихотворение. Задумчивая женщина в неестественно напряжённой позе, современные венецианские здания, обломки колонн и задумчивый юноша, клубящиеся сине-свинцовые тучи, в которых блеснула молния... Исследователи так определяют настроение картины: «Волнение в спокойствии». Эти непривычные сочетания, кстати, часто встречающиеся в творчестве Джорджоне, усиливают поэтичность произведения. И в этой картине, так же как и в «Трёх философах», символика (обломок колонны в литературе того времени был символом разбитой жизни) и сюжетная канва уступают место темпераменту живописца. В «Грозе» пейзаж становится эмоционально насыщенным, впервые художник передаёт состояние природы. Человеческие фигуры впервые изображаются не «перед пейзажем», как это было в искусстве XV в., а «в самом пейзаже», который становится необычайно пространственным. Исследователи выделяют в венецианском искусстве начала XVI в. особое «ренессансно-романтическое течение», наиболее глубоким выразителем которого стал Джорджоне. Не случайно великий романтик Джордж Байрон превыше всех венецианцев ставил именно Джорджоне, а Генрих Гейне в своих «Путевых картинах» написал, что Джорджоне ему много милее, чем Тициан. Романтиков привлекали тонкость, поэтический настрой картин Джорджоне, их безмолвный, но эмоциональный диалог со зрителем, особая музыкальность образов, невиданная доселе в искусстве. До недавнего времени в искусствоведческой литературе шли споры о наследии Джорджоне, о количестве его подлинных работ. Кто-то считал, что сохранилась только одна бесспорная картина Джорджоне, кто-то приписывал ему около 60 полотен. Большим событием стала находка конца XIX в. – «Записки» венецианского патриция Маркантонио Микиэля, оставившего свидетельства о произведениях венецианских мастеров, которые он видел в общественных местах или собраниях своих друзей. М. Микиэль назвал дома (Контарини, Веньера, Вендрамина), где он любовался работами Джорджоне; он и сам стал обладателем одной картины художника. Именно благодаря «Запискам» М. Микиэля дрезденская «Венера» была «восстановлена» за Джорджоне, хотя до этого её приписывали Тициану.