Противоположной точки зрения, основанной на: 1) употреблении в том же 15-м правиле четвёртого Вселенского собора термина «хиротонисать»; 2) подчёркивании Епифанием Кипрским и восточно-сирийским чином поставления во диакониссы того факта, что диакониссы не обладали обычными для священнослужителей функциями; 3) свидетельстве западных источников о благословении только, но не рукоположении диаконисс; 4) традиционном представлении о том, что таинство священства может быть преподано лишь мужчинам (тогда как женщины не только не могут священнодействовать, но и не имеют права входить в алтарь;  44-е правило Лаодикийского собора); 5) том, что в I–II вв. диаконисс, по всей видимости, ещё не было (и, следовательно, их служение нельзя считать установлением, восходящим к Самому Христу и Его апостолам); 6) полном отсутствии в древних источниках свидетельств о каком-либо специальном участии диаконисс в общественном богослужении, придерживаются, как правило, традиционные православные и католические учёные. Обе позиции представляются исследователям некорректными по нескольким причинам. Во-первых, вопрос о том, является ли та или иная степень священным или церковным саном, предполагает следование западной позднесредневековой богословской схеме, резко отграничивающей таинства (sacramenta) от прочих церковных священнодействий освятительного характера (sacramentalia) на основании ряда формальных признаков (богоустановленности и проч.), но последовательный перенос этой дистинкции на практику древней церкви является анахронизмом. Далее, понятие «священного сана» в богословии позднего Средневековья и последующих веков неразрывно связано с особыми священнослужительскими полномочиями (в латинском богословии обозначаемыми как potestas sacramentalis), а в случае с диаконами – почти что сведено к ним из-за утраты диаконами многих нелитургических функций (социальных и проч.), которые были присущи им в эпоху древней церкви. Но область служений древних диаконисс пересекалась с областью служений диаконов-мужчин именно в сфере, связанной не с общественным богослужением, а с их нелитургическими функциями, поэтому существующие прямые аналогии между служениями древних диаконисс и диаконов-мужчин вовсе не подразумевают наличия у диаконисс священнослужительских полномочий (и, следовательно, «священного сана» в позднем значении этого понятия), тогда как в древнем, более широком значении сан диакониссы во многом действительно эквивалентен сану диакона-мужчины. Наконец, исследователи замечают, что статус диаконисс в различных областях древнего христианского мира осмыслялся по-разному: если константинопольский чин поставления во диакониссы с очевидностью повторяет структуру чинов рукоположения во епископа, пресвитера и диакона, а император Юстиниан I Великий говорит о причастности диаконисс к «священству», то сирийская «Дидаскалия апостолов» вообще не говорит об их рукоположении, первый Вселенский и Аравсионский (441 г.) соборы свидетельствуют о существовании нерукоположенных диаконисс, а последующие галльские Соборы – о принципиальном отличии благословения (benedictio), преподаваемого новой диакониссе, от рукоположения (ordinatio) в священные степени, и, наконец, Епифаний Кипрский категорически отрицает причастность диаконисс к священнослужению.