Не случайно литые «древние главы» романа, рассказывающие историю гибели Иешуа, вводятся писателем как истина, открывшаяся отдельному человеку, как личное постижение Мастера. Действие разворачивается так: на крытой колоннаде дворца Ирода Великого в кресле сидит пятый прокуратор Иудеи, Понтий Пилат. К нему привели бродячего философа Иешуа, по прозвищу Га-Ноцри (Воланд, рассказывающий Берлиозу о разговоре тет-а-тет Иешуа и Пилата, Пилата и Киафа, добавляет шёпотом, что он, мол, лично присутствовал при этом). Но это дало возможность Берлиозу посчитать Воланда сумасшедшим, а критикам Булгакова – дополнить повествование писателя всевозможными домыслами. Но нет, не толкал Сатана под руку Понтия Пилата и не внушал ему свои мысли. Он лишь выбрал его для осуществления своего замысла, как выбирают актёра на роль, был режиссёром и постановщиком и присутствовал там как единственный зритель своего лучшего спектакля. Кстати, столь почитаемый Булгаковым «Фауст» заканчивается полным торжеством Мефистофеля. И торжествует бес потому, что выживший из ума Фауст получил наивысшую радость от мнимого осуществления планов сделать счастливыми многих, прорыв каналы. Конечно, нельзя ставить знак равенства между Мессией и Фаустом, но это он, Воланд, хочет сказать Булгаков, искушал Иисуса в пустыне, обещая радость от осознания собственного величия, от невыразимого счастья возможности осчастливить многих. Вернувшись из пустыни, Мессия призывал людей отказаться от рутинного быта и ложного богатства, однако слова «любите друг друга» звучали насмешкой над озлобленной толпой, находящейся во власти Воланда и жаждущей не мифического, а реального царства здесь и теперь. Обманутый ожиданиями народ остался равнодушен к смерти Мессии, и в этом был величайший успех Сатаны; поэтому «свет померк, и тьма накрыла Ершалаим». Да, это он отправляет на казнь Иешуа, но делает это, якобы, помимо своей воли, подчиняясь обстоятельствам, а затем два тысячелетия мучается угрызениями совести. Это вроде бы и не он виноват в смерти Мессии, а сам Га-Ноцри, потому что Мессия не захотел понять и принять подаваемую помощь. И Киафа оказался слишком несговорчивым. Больше всего, конечно, виноват Иуда из Кириафа, но он, Понтий Пилат, отомстил же ему за смерть доброго и невинного человека. И всё равно должен ждать прощения два тысячелетия (т.е. до написания романа?). Это, так сказать, внешняя канва. Вчитываясь в содержание, замечаем первую, почти незаметную деталь. Иешуа говорит, что Иуда – тоже добрый человек, в дом пригласил... «Светильники зажёг...», – перебивая, «сквозь зубы и в тон арестанту», подсказывает Пилат, намекая, что ему всё известно до мельчайших подробностей. И вся дальнейшая сцена вдруг превращается в трагический фарс, потому что Пилат де-факто не испытывает ни малейшего желания спасти Га-Ноцри. Иешуа это прекрасно понял, «немного удивившись осведомлённости прокуратора». Значит, предали не из-за страха за случайно услышанные дерзкие слова из уст бродячего философа, а хладнокровно запомнили всё и обо всём, до мельчайших подробностей, донесли Понтию Пилату. Кто? В романе предателем называется Иуда из Кириафа. Но человек, по доносу которого днём умер позорной смертью человек, никому не желавший зла, должен быть крайне озлобленным, циничным и совершенно не способным на любовь. Но Иуда ночью бежит в загородный лес на свидание, не ведая ни угрызений совести, ни страха, хотя опасаться чьей-то мести у него были все основания, если бы он действительно был предателем и доносчиком. Ведь казнённого философа слушал весь Ершалаим, и Га-Ноцри имел много учеников и сторонников, среди которых всегда найдётся мститель (эту мысль подтверждает образ Левия Матвея с кухонным ножом). Отсюда вывод: Иуда, по крайней мере, тот, что изображён в романе, не мог быть предателем и даже не подозревал, что его считают предателем. Иначе Мастер, создавший роман, не посмел бы называть себя Мастером. Вывод второй: всё продумал, организовал и довёл до конца сам Понтий Пилат, восседавший в кресле на крытой колоннаде дворца Ирода Великого.