Важной идейной проблемой средневековой культуры была проблема отношения человека к Богу. Эта проблема ставится и одновременно эстетически снимается в первых же двух новеллах «Декамерона», заменяется проблемой отношения человека к человеку. Тем самым кладётся начало антропоцентризму Ренессанса. На смену теологической логике Средних веков в первой же новелле приходит гуманистическая логика Возрождения. Превращение Чаппеллетто в святого, т.е. посредника между Богом и людьми, ставило под сомнение весь институт святых, правомочность посредничества между человеком и трансцендентным миром. В отличие от еретиков, мистиков, а также от последующих реформаторов гуманист Боккаччо ратовал не за установление непосредственных, внутренних связей между человеком и Богом, а за обособление человека от Бога, показывая несоизмеримость человеческой логики земного мира и логики мира божественного. Тема двух логик переходит во вторую новеллу (о еврее Аврааме), где столкновение двух типов мышления формирует сюжет и обусловливает парадоксальность развязки. Боккаччо как бы объясняет арелигиозность художественного мира «Декамерона». В парадоксальном обращении Авраама, помимо взрыва ренессансного смеха, есть своя серьёзная сторона. Новое отношение к церкви, которое утверждает парадокс обращения Авраама, – это равнодушие к церковным догмам. Для гуманиста эпохи Возрождения такая позиция характерна. Духовная диктатура церкви в «Декамероне» сломлена. Ни Боккаччо, ни рассказчики не были атеистами, но для них характерен своего рода религиозный индифферентизм. Именно с ним и был связан в XIV–XV вв. прогресс философии и эстетической мысли. Отвергая религиозную трансцендентность и утверждая имманентность божественного, гуманистическое безразличие к вопросам церкви и религии открывало дотоле неведомые возможности для художественного освоения мира и человека, для постепенного формирования реализма. Стремление ещё при жизни проникнуть в потусторонний мир в новом обществе «Декамерона» весело, но жестоко высмеивается. Средневековый жанр видения для гуманистического общества «Декамерона» иной раз – «великолепнейшие в свете басни об устройстве чистилища». Боккаччо не был склонен идеализировать духовенство и монашество. Вопреки заключениям многих буржуазных литературоведов, лицемерие монахов вызывало у него негодование не менее сильное, чем у гуманистов XV в. Не в одной только второй новелле четвёртого дня он вдохновлён задачей «доказать, каково и сколь велико ханжество монахов, которые в пространных одеждах, с искусственно бледными лицами, с голосами смиренными и заискивающими при попрошайничестве, громкими и страшными при порицании в других своих собственных пороков, доказывают, что они спасаются побиранием, а остальные ожиданием, заявляют себя не людьми, имеющими, подобно нам, заслужить рай, а точно его собственниками и владельцами, раздающими всякому умирающему, согласно с завещанным им количеством денег, более или менее хорошее место, чем силятся обмануть, во-первых, самих себя, если они в это верят, а затем и тех, кто в этом верит им на слово». Для Боккаччо монахи – это, прежде всего, люди «старого мира» в большинстве случаев люди, «воображающие себя и выше других и более сведущими во всяком деле, тогда как они много их ниже и, не умея по низменности духа пробиваться, как другие люди, стремятся, подобно свиньям, туда, где могут чем-нибудь прокормиться». Однако – и это тоже характерно для литературы новой эпохи – в «Декамероне» встречаются и умные монахи. В этом – одно из проявлений гуманизма Боккаччо, его интереса к реальному человеку. В средневековой новеллистике (легенда, фаблио, городской анекдот) монах был либо безупречным святым, либо злой карикатурой на монаха за то, что он не святой; он либо идеализировался, либо жестоко высмеивался.