Но виднейшие схоластики пошли по пути резкого разграничения божества и человечества во Христе и умаление в Нём человечества. Согласно философу-схоласту Петру Ломбардскому (около 1095 – около 1160 гг.), Христос принял плоть, душу, но не личность человека; Он по человечеству не есть лицо и вообще не есть что-нибудь. Человечеству Христа не свойствен рост и колебание; духовное развитие Иисуса было только для других, а не само по себе. Близок к этому учению был и Фома Аквинский, несмотря на то, что оно не было одобрено папой Римским Александром III (1159–1181 гг.). Согласно Фоме Аквинату, нельзя сказать, что Бог стал человеком, потому что Бог не становится ничем, но остаётся тем, чем был: отношение между Богом и творением находится в творении, через изменение в котором такое отношение порождается, а не в Боге, ибо Он не порождается изменением Бога. Как Бог есть абсолютная, движущая причина всего, так и человечество Христа Он определил таким образом, что Его человеческая природа принята в определённое единство со Словом. Связь между Божеством и человечеством во Христе – только благодатный акт, т.к. человеческая природа как созданная может участвовать только в излитой дарованной благодати, хотя излитой в бесконечной степени. Богословы считают, что божественные свойства о Христе нужно предицировать с особой осторожностью – лишь постольку, поскольку Он есть Бог. Так, Пётр Ломбардский и Фома Аквинат лишь усиливают августиновское разграничение божества и человечества во Христе. Выдающийся теолог Иоанн Дунс Скот (1265/1266–1308 гг.), выдвигая свободу человеческой природы во Христе, не менее удаляет её от Божественной природы. Христос Сам Себя определил к известному бытию, к послушанию, через это Его природа стала восприимчивой для Бога, и таким образом Христос помимо своего дела, как личность, был избран к славе. Реформация при её стремлении к особой интимности отношений между Богом и человеком на почве оправдывающей веры во Христа должна была обратить особое внимание на этот пункт богословия. По крайней мере, это должно было сделать евангелически-лютеранское протестантство. Основатель немецкого протестантизма Мартин Лютер (1483–1546 гг.) настаивал как на теснейшем единении нас со Христом и через Христа с Богом, так ещё более на тесном единении божественной и человеческой природы во Христе: всё, что делал и терпел Христос, делал и терпел в нём Бог; божественная природа передаёт человеческой свои свойства, а человеческая – божественной. Эти мысли М. Лютер высказал в полемике со швейцарским реформатором Ульрихом Цвингли (1484–1531 гг.) о присутствии тела Христова в евхаристии; это присутствие он доказывал вездесущием тела Христова, полученным Им от Божества. Логос не только воспринял человека, но и сообщил ему всего себя; communicatio idiomatum во Христе было действительное, конкретное. Согласно У. Цвингли, Христос присутствует в евхаристии в созерцании веры, а не по существу и реально, ибо тело Его на небе, в одном месте. Конечное неспособно к восприятию бесконечного; у одной природы нет ничего общего с другой. Логос весь населяет человеческую природу и весь вне её. Речь может идти только об абстрактном, на словах общении свойств во Христе; communicatio idiomatum – это только образ выражения, иносказание. Вопрос вызвал разделение и среди самих лютеран. Швабский реформатор Иоганн Бренц (1499–1570 гг.) и швабско-вюртембергские богословы (Андреа, Озиандер) в полемике с реформатами отстаивали учение М. Лютера о вездеприсутствии тела Христова и в аргументации дали ему, как и учению о communicatio idiomatum, более крайнюю формулировку: Божество сообщило воспринятому человечеству все Свои свойства (в том числе и вездеприсутствие) с самого момента зачатия. Но эти свойства Спаситель не проявлял во время Своего уничижения (см. Кеносис) или обнаруживал временами (в чудесах, в преображении); они находились в Нём в скрытом состоянии и обнаружились после Его прославления. Божество участвовало во всех действиях Христа, определённым образом даже и в страдании, и Оно не существует вне Христова человечества. Учение И. Бренца вызвало полемику не только со стороны реформатов, но и в недрах самого лютеранства.