Сфера умопостигаемого не удалена из нашего непосредственного опыта, неотдельна от чувственно постигаемого. Основная задача на пути трансмутации – осознать близость Всеобщей души, Ума и Единого, научиться видеть мир не фрагментарно, но целостно, как проявление законов, универсальных всему и во всём. В сотериологическом плане это и означает познание своего подлинного внутреннего «я», носителя бессмертного начала. В Библии бессмертие в полном значении относится только к Богу, о котором говорится, что он живёт вечно (Втор. 32:40; Дан. 12:7). Применительно же к человеку вечная жизнь многими библейскими текстами исключается (Быт. 3:22; Иов. 7:16). Тем не менее, в Книге Бытия сохранилась мысль о причастности сотворённого Богом человека к бессмертию. Человек в раю с доступом к Древу жизни имел шанс вечной жизни, но утратил его вследствие своего непослушания (Быт. 3:22, 24, 6:3). Лишь в послепленное время, когда в религии на передний план стала больше выступать индивидуальность человека, уверенность в связанности с вечным Богом пробудила надежду, что эта связь сохранится и после разрушения тела (Пс. 73 (72):26). Под греческим влиянием иудаизмом принимается вера в бессмертие души. С IV в. до н.э. в Библию входят тексты, свидетельствующие об ожидании воскресения из мёртвых (Дан. 12:2). Выдающийся представитель еврейского эллинизма Филон Александрийский (около 25 г. до н.э. – около 50 г. н.э.) полагал, что праведник ещё на земле может в экстатическом созерцании пережить состояние бессмертия, в которое его душа вступит после телесной смерти. Знаменитый еврейский историк и военачальник Иосиф Флавий (около 37 – около 100 гг. н.э.), автор «Иудейской войны» и «Иудейских древностей», сообщает о еретиках, что они учили о бессмертии души. В приписываемом ему некоторыми исследователями философском трактате «О господстве разума» автор старается сблизить греческую философию с библейским повествованием. Кумранские тексты (или свитки Мёртвого моря), обнаруженные в середине XX в. в пещерах Кумрана, свидетельствуют о том, что члены жившей там общины надеялись на обретение личного бессмертия. Особый интерес у исследователей вызывает связь между ними и ранним христианством: созданные за несколько десятилетий до Рождества Христова свитки Мёртвого моря содержат многие христианские идеи. Сама же кумранская община, возникшая за несколько столетий до этого события, была похожа на монастырь в христианском понимании этого слова: строгий устав, совместные трапезы, послушание по отношению к настоятелю (именуемому Праведным Учителем) и воздержание от половых контактов. Христианское понимание бессмертия характеризуется, с одной стороны, учением о воскресении человека, а с другой – учением о бессмертии души. Бессмертие здесь предстаёт как преодоление смерти, неразрывно связанной с грехом (Тим. 1:10; Евр. 2:14). Причём бессмертие человеку даётся исключительно через Христа (Рим. 10:9). Оно подразумевает жизнь по образу вечности Бога, непрерывную, совершенную, причастную Его славе и блаженству (Рим. 2:7; 10). В некоторых христианских текстах содержится представление о том, что воскрешение мёртвых для будущей жизни произойдет в телесном виде (эта идея в дальнейшем получила более сложную интерпретацию). В догмате о воскресении Христа Его бессмертие трактуется как чудесное Божественное озарение естественными и сверхъестественными способностями также и тела Христова; они позволяли Ему чувствовать себя свободно и в посюстороннем, и в потустороннем мире. Нечто подобное, согласно христианской религии, должно произойти и с человеком, но после второго пришествия Христа и дня Страшного суда. В теологии древней церкви Вечеря Господня понималась именно как лекарство для достижения бессмертия, а вочеловечение Бога соотносилось с обожением человека. Для Августина Блаженного (354–430 гг.) бессмертие души следует из её причастности к вечным истинам. При этом он мыслил вечность не космологически, а отправляясь от души, постигаемой в её временности. Важнейшим моментом его учения выступает концепция соотношения веры с рациональным знанием: в русле общей тенденции патристики Августин осуществляет синтез христианской веры и античного рационализма, постулируя веру в качестве исходного основания любого знания: «Разве учитель будет стараться объяснить тёмные места у Вергилия, если прежде того не поверит в значительность Вергилия? Точно так же и читатель Священных Писаний должен уверовать в их авторитет прежде, чем научится их понимать».