Совсем другим осенью 1775 г. Роберт вернулся домой: он вырос, загорел, повидал свет и прочёл много новых книг. В 1777 г. семья переехала на ферму Лохли, в миле от оживлённого торгового городка Тарболтона, и для Роберта началась новая жизнь. Все свободные вечера он проводил в этом городке, с новыми друзьями, читал им свои первые стихи, с ними спорил и философствовал. И к его голосу уже начинают прислушиваться не только сверстники. В 1780 г. Бёрнс и его друзья организовали весёлый «Клуб холостяков», а в 1781 г. он вступил в масонскую ложу. 1781-й год был особенно тяжёлым для семьи Бёрнса. Отец болел туберкулезом, ферма оказалась убыточной, и старому Бёрнсу пришлось судиться с управляющим. Отец решил снова отправить старшего сына в город Эрвин, где он должен был поработать на льночесалке и в прядильне: он надеялся, что можно будет потом ткать дома холсты, которые сильно поднялись в цене. И Роберт уехал в Эрвин с деревянным сундучком, где лежал его нехитрый скарб, а на дне сундучка – отцовская Библия и самодельная тетрадка со стихами. Роберт поселился в маленькой мансарде с круглым окошком, откуда было видно, как в гавань входили большие океанские корабли, и ветер доносил непривычные запахи просмолённых канатов, винных бочек и заморских пряностей. Для сына фермера, впервые попавшего в приморский город, эрвинский порт казался воротами в иной огромный мир. В ту незабвенную весну у моря, когда под мартовским солнцем отогревались больные суставы, с детства поражённые ревматизмом, и легче дышалось солёным морским воздухом, Роберт Бёрнс впервые прочитал стихи Роберта Фергюссона – молодого поэта, погибшего на двадцать четвертом году жизни в эдинбургском «бедламе». Бёрнс впервые увидел, что его родной язык существует не как «простонародный диалект» английского языка или язык старинных полузабытых баллад, но и как настоящий литературный язык, на котором можно писать отличные стихи. Многие поколения шотландцев разговаривали и пели на этом языке, и с XIV в. сохранились отличные баллады народных певцов – «мекэров», воспевавших подвиги героев и все человеческие страсти. После объединения Шотландии и Англии образованные шотландцы старались говорить по-английски и даже стеснялись своего выговора, не желая походить на «простонародье». Роберт Бёрнс знал, что «высший свет» гордился поэтами Шенстоном и Томсоном, потому что они писали по-английски, хотя и были коренными «скоттами» по рождению и воспитанию. Он и сам старался все свои «серьёзные» стихи писать по-английски и только в песнях и шуточных посланиях друзьям позволял себе говорить по-шотландски. А тут, читая Фергюссона, он увидел, что тот пишет на «шотландском диалекте» звучные, лёгкие и певучие стихи, пишет просто, понятно и вместе с тем изящно, с весёлой выдумкой. Книга Фергюссона привела Бёрнса в восторг. Теперь ничто не собьёт его с пути: он «хочет ударить по струнам своей дикой сельской лиры в благородном соревновании с ним», как он записал в своей заветной тетради. В этих записях Бёрнса отражена душа человека незаурядного ума, необычайной чуткости и прозорливости. Талант Бёрнса прозаика виден в его многочисленных письмах, бережно собранных в двух томах (к которым позже было добавлено много новых материалов). Он часто пишет о поэзии, о её значении в жизни человека, сурово разбирает свои ранние опыты и с особенной любовью вспоминает своих предшественников – народных певцов Шотландии: «Возвышенное благородство, хватающая за душу нежность наших старинных баллад говорят о том, что они созданы рукою Мастера… Но самые имена безвестных бардов (о, сколь это обидно для честолюбия певца!) теперь погребены под прахом былого…» И дальше Бёрнс пишет о том, что «последний, самый ничтожный из свиты муз, тот, что не может подняться на ваши высоты и всё же, следя ваш полет, на слабых своих крыльях подчас устремляется за вами, – этот бедный сельский, никому не известный певец с душевным трепетом чтит вашу память».