Если Ремарку Быков близок своим не приукрашенным изображением фронтовых буден, солдатской солидарности перед лицом врага, то с экзистенциализмом Камю произведения Быкова перекликаются болезненно обостренным восприятием подверженности человеческого тела боли, страданиям (например, сцена смерти Володьки в «Волчьей стае» и др.), наконец, с самим интересом к проблеме выбора в трагической «пограничной ситуации» и т.д. Естественно, что фронтовику Быкову особенно близки настроения французского философа, писателя и литературного критика Жан-Поля Сартра (1905–1980 гг.) и Альбера Камю, вобравших в себя героический дух Сопротивления и поверивших в возможности литературы как гражданского гуманистического служения. Но от философии экзистенциализма всё же Быков остался далек, считая себя «в гипертрофированной степени реалистом», который категорически не приемлет свойственные экзистенциалистскому искусству формы повествования. Впрочем, в ряде его произведений притчевый подтекст, не нарушая принципов реализма, все-таки присутствует. Приверженность военной теме имеет у Быкова две причины: историческую (люди должны знать, какой человеческой ценой была завоевана победа над фашизмом) и современную. Как он сам подчеркивал, мы не ходим сегодня в разведку, но нам и сейчас нужны те нравственные принципы, которые в годы войны питали героизм, честность, мужество, чувство ответственности и т.д. Если в начале пути Быков прославляет подвиг человека, сражающегося до последней капли крови, то позднее он будет анализировать истоки этого подвига – неисчерпаемые нравственные возможности человеческого духа. В этом смысле показательно движение сходных по сюжетной коллизии произведений – от романтического рассказа «Смерть человека» к исполненной глубочайшего реалистического психологизма повести «Дожить до рассвета». В самой человеческой природе, утверждает Быков («Сотников», «Обелиск», «Пойти и не вернуться» и др.), заложена возможность героического по своей сути противостояния хаосу и безумию. В контексте 1945 г. это означало вдобавок и веру в конечную победу человека над бесчеловечностью. Характерна в этом отношении повесть «Альпийская баллада» – единственная у Быкова романтическая повесть о любви, не случайно названная именно балладой. Героический реквием юному советскому солдату, ценой жизни спасшему любимую, звучит в исполнении самой Джулии на фоне изумительной красоты горного пейзажа – жар цветущих маков на альпийском лугу, белоснежная чистота вершин, бездонная синева неба – и три дня любви (после побега и лагеря), огромные, как вечность, дни любви и невообразимого счастья. Любовь и чудо этой любви (сын) озаряют Джулии всю оставшуюся жизнь. К теме любви, которая сильнее войны, сильнее смерти, обращаются в это время и другие писатели-фронтовики: Виктор Астафьев («Пастух и пастушка»), Анатолий Ананьев («Версты любви»), ощущая как в жизни людей второй половины XX в. всё больше и больше утрачиваются представления о нетленных ценностях человеческого бытия. Противостояние характеров-антиподов (нравственной высоты – низости) определяет не только композиционную структуру знаменитого «Сотникова», но и «Фронтовой страницы», «Третьей ракеты», «Круглянского моста», позднее – «Пойти и не вернуться» и др. Быков приводит читателя от своих военных героев к современности именно потому, что знает: «любители подставить ближнего под удар судьбы или начальства, чтобы самому укрыться за его спиной, не перевелись и поныне». Природа предательства всегда едина – оно начинается с небольшой сделки с собственной совестью, а кончается полным разрушением личности. Поздний этап творчества Быков может показаться несколько неожиданным: теперь на смену «героической» ситуации приходит ситуация «тупиковая». Она отчасти наметилась уже в повести, не случайно названной «Знак беды». Речь в ней идет не только об огромной народной трагедии, вызванной фашистским нашествием (что роднит повесть со многими произведениями о войне, в частности, земляков Быкова – Ивана Чигринова, Алеся Адамовича, Алексея Дударева, с документально-художественной книгой «Я из огненной деревни» и т.д.).