БЫКОВ Василь - Страница 2

Своеобразным переходом к следующему этапу (1980–1990 гг.) становится удостоенная Ленинской премии повесть «Знак беды» (1982 г.). За ней последовали повести «Карьер» (1986 г.), «В тумане» (1987 г.), «Облава» (1990 г.), «Стужа» (1993 г.). Эти годы открывают нового Быкова, с ярко заявленной эпической тенденцией, с обращением к эпохе 1930 гг. А главное – на прежнем локальном материале он ставит теперь глобальные проблемы спасения всего мира от разрушения и гибели. В творчестве Быкова историческая правда выходила далеко за рамки традиционного оптимистического реализма советской литературы. Он считал, что мир едва ли может быть спасённым красотой, она сама всегда требует спасения, но оборона красоты на земле и на небе всегда была святым делом. Отказ от такой обороны, позиция «над схваткой» обрекает художника на поражение, а культуру – на вырождение. Размышляя о задачах современного искусства, Быков поддержал идею «сверхлитературы». По его мнению, это не иррациональное нечто, как определили некоторые критики, а новое, максимально высокое гуманистическое звучание, чтобы литература «в наше время, чреватое гибелью всего человеческого рода, сквозь потоки полуправды, лжи и прямого одурачивания миллионов пробилась бы к сознанию человечества, вынудив его остановиться у последней черты». Высокохудожественная многомерная реконструкция человеческих ситуаций Выбора характерна для произведений Быкова: экзистенциального выбора в условиях тотального воздействия внешних сил, стремящихся превратить человека в объект. По его мнению, проявления подобной «стихии» не избирательны, но олицетворяющие её силы предъявляют свои особые требования к каждой отдельно взятой личности. Персонажи Быкова существуют в предельно экстремальных ситуациях, предполагающих актуализацию и самоактуализацию человека одновременно на границе и за пределами возможного – и именно в таких бытийных рамках оказываются востребованными действительные духовно-нравственные горизонты личности. Его герои обнаруживают свою подлинную экзистенцию как в пограничных, так и в бифуркационных ситуациях, предполагающих поведенческие альтернативы между истинным (подлинным) бытием и превращёнными формами существования. Так, в «Сотникове» на гибель были обречены все, но измена особенно настойчиво предлагалась одному из них – Рыбаку, желавшему выжить любой ценой, даже ценой Греха. По мнению автора, нравственный груз в итоге оказывается настолько тяжёлым, что Рыбаку не удаётся даже очищающее самоубийство. В «Знаке беды» Быков формулирует и разворачивает одну из центральных проблем экзистенциалистски ориентированной литературы: о границах возможного компромисса для «повседневного» «маленького человека». В этом контексте, по его мнению, сама жизнь хуторян Степаниды и Петрака была ничем иным, как бесконечным компромиссом. К этому их вынуждала изначальная бедность, данная впоследствии большевистской властью надежда на лучшую жизнь и, наконец, угроза пожизненного и бессловесного рабства, животного существования с малыми шансами выжить при гитлеровском «новом порядке». Возможность компромисса, тем самым, оказалась исчерпанной. Выбор исчез, поскольку любой жизненный сценарий нёс с собой смерть. В критике звучали упреки в склонности Быкова к «ремаркизму» и «экзистенциализму», что в условиях 1960–1970 гг. означало некий вотум гражданского недоверия писателю. По существу же Быков во многом опирался на традиции русской батальной прозы, и, прежде всего, на толстовский принцип изображения войны как она есть – в крови, в страданиях, в смерти. Но, разумеется, не прошел Быков и мимо опыта западноевропейской литературы. Он высоко оценивает, в частности, немецкого писателя Эриха Марию Ремарка (1898–1970 гг.) и французского писателя Альбера Камю (1913–1960 гг.), в особенности антифашистскую тему в их творчестве.

 



 
PR-CY.ru