Если традиционно произведение искусства служило инструментом магии и культа, то в современную эпоху его центральной характеристикой становится выставочная ценность, способность стать массовым продуктом потребления. Произведение искусства утрачивает свою «ауру» и уникальность, оно вырывается из истории и традиции. Фотография и кино становятся стандартными свидетельствами исторических событий, приобретая политическое значение. Зритель, смотрящий фильм, обретает права критика, потому что данное на экране совпадает с точкой зрения камеры, которая оценивает происходящее с различных позиций. Изменяется и позиция творца. Художник, указывает Беньямин, представляет собой противоположность оператору. Если художник соблюдает естественную дистанцию по отношению к реальности и создает ее целостное изображение, то оператор глубоко проникает в реальность, разрезает ее на кусочки и создает изображение по-новому из множества фрагментов. Расширение аудитории делает кино важным политическим фактором воздействия на массы. Кино расширяет границы восприятия и уничтожает расстояния, позволяя предпринимать мельчайший анализ реальности, подобный работе психоаналитика. Искусство, подчеркивает Беньямин, становится важной политической силой, которая используется фашизмом для эстетизации политики в целях структурирования и мобилизации масс без изменения существующих отношений собственности. Результатом этого является эстетизация войны, которая становится целью, организующей массы, а также средством снять противоречие между бурным развитием средств производства и неадекватными методами их использования. Единственным способом противостояния фашистской эстетизации политики является, по его мнению, возможность коммунистической политизации искусства. Полемизируя в новых исторических условиях с кантовской трактовкой «опыта», Беньямин, анализируя творчество Шарля Бодлера, приходит к выводу о трансформации «аурного» опыта классического искусства в совокупность шоковых переживаний общества XX в. (Именно Бодлер, по мнению Беньямина, с его «Цветами зла» эстетизировал это самое зло для публики середины века.) Особый интерес вызывают в начале XXI в. мысли Беньямина по философии истории. Оценивая историю (например, тезис 9 сочинения «О понятии истории») как «единственную катастрофу», как череду «руин», на которые зрит «ангел истории», уносимый в никуда «бурей прогресса», Беньямин утверждает исторический материализм как единственный путь для угнетенных покинуть историческую колею. (Хотя, по его мнению, исторический материализм может победить, только если «воспользуется услугами теологии, которая сегодня, по общему признанию, мала и уродлива и не смеет показаться в своем собственном обличье» – тезис 1.) Беньямин стремился (вопреки установкам герменевтики) отделить ту или иную часть прошлого от континуума истории: «Вырвать определенную биографию из эпохи, определенное произведение из творческой биографии» (тезис 17). Смысл данной процедуры определяется заинтересованностью угнетаемого класса в той или иной интерпретации прошлого: по Беньямину, «исторически артикулировать прошедшее» не значит осознавать «как оно было на самом деле» (тезис 6); «не человек или люди, а борющийся, угнетаемый класс есть кладезь исторического знания» (тезис 13). По его убеждению (тезис 16), «исторический материалист» не может отречься от такого понятия настоящего, которое не есть переход, а становление во времени, приход к состоянию покоя. Поэтому такое понятие определяет равно и настоящее, в котором он пишет историю для самого себя. Историзм устанавливает «вечный» образ прошлого, исторический материалист видит в нем опыт, который присутствует только здесь.