Богословы говорят, что прийти «в меру совершенного бесстрастия» можно не вдруг и не легко, но после многих трудов и подвигов, после испытания и искушения. Долговременным навыком изглаживаются в душе воспоминания, которые вызывают страсти. Обретение бесстрастия есть совершенная любовь, т.е. «совершенное вселение Бога в тех, которые через бесстрастие сделались чистыми сердцем». «Прощение грехов многие скоро получили; но бесстрастия никто скоро не приобрёл; ибо для приобретения его нужно долгое время, великое усердие, многий труд любви и помощь Божья». Страсти подавляются приобретением добродетелей. Путь к бесстрастию лежит, прежде всего, через послушание и смирение. Достигнутое через эти добродетели бесстрастие незыблемо, даже если человек пребывает в окружении человеческих пороков; и если приобретённое в безмолвии бесстрастие тела при частом сближении с миром не пребывает непоколебимо, от послушания же происходящее – везде искусно и незыблемо. Игнатий (Брянчанинов) предупреждает: «Опасно преждевременное бесстрастие! Опасно преждевременное получение наслаждения Божественною благодатию», ибо «ненаученный немощи своей падениями», неопытный в борьбе с греховными помыслами может возвыситься над ближними, подвергнуться самонадеянности. Св. отцы считали очень важным для подвижнического труда «испытание страстей» (помыслов). Непрестанно исследовать себя в отношении к страстям и добродетелям, чтобы узнать, в начале, середине или конце пути к совершенному состоянию мы находимся, призывает Иоанн Лествичник, Исаак Сирин предлагает порядок испытания помыслов. Понятие бесстрастия существует и у язычников. Греческие философы-стоики полагали, что бесстрастие свойственно только мудрецу. Согласно Зенону Китийскому, страсти «произвольны и порождаются превратным суждением», его последователи считали «страсти человеческой души извращениями разума и ошибочными суждениями разума». Мудрецы же «способны достигать того, что сами назначат и определят по своему выбору». Рационально-логическое понимание бесстрастия у стоиков соответствует их представлению о конечной цели – жить согласно с природой. Притом «стоики называют мудреца бесстрастным, потому что он не впадает в страсти; но точно так же называется бесстрастным и дурной человек, и это значит, что он черств и жесток». В восточных духовных практиках бесстрастие – состояние полного безразличия и вместе с ним глубокая самососредоточенность. Буддийский подвижник, достигая состояния бесстрастия, становится свободным от всякого мучения и радости, от чувства удовольствия и неудовольствия, каков бы ни был предмет его; он достигает «истинного действования», т.е. «истинной» свободы, где какие-либо интересы абсолютно отсутствуют. Но и на этом, почти совершенном, уничтожении личной жизни буддизм не останавливается и стремится довести идею психического самоуничтожения до последних пределов. Мудрец-подвижник вступает в царство беспредельности в пространстве, характеризуемое как царство «истинной жизни», лишённое всяких признаков жизни. Восточный мистический опыт «озарения» даёт переживание растворения сознания в безличном.