Это последний живший и преподававший в Афинах философ, которого источники называют «академиком»: у исследователей нет оснований считать его преемником Ариста, хотя они не могут сказать и того, что он продолжал традицию скептической Платоновской Академии, вероятно, обратившуюся после Филона из Ларисы к пирронизму. Таким образом, на Аристе завершается история основанной Антиохом Аскалонским Древней Академии, само название которой было ярким свидетельством того возвратного порыва философской мысли Античности, который в период так называемого среднего платонизма искал идентичности во всё большем внимании к текстам основателя школы и постепенно привёл к возникновению нескольких центров изучения и разработки платоновского наследия вне Афин. И тем не менее, когда афинские платоники в IV–VI вв. считали себя «диадохами» Платона и говорили о «золотой цепи» его адептов, это было не только «сентиментальной конструкцией», но и констатацией того единственного пути, на котором античный платонизм сумел подвести самый внушительный итог всего развития языческой мысли и сохранить её наследие для Византии, арабов и Западной Европы. Для христианских авторов Платоновская Академия и академики – прежде всего, представители скептического периода платоновской школы, противопоставленные Платону: например, Иустин, неоднократно цитируя Платона и показывая, что его учение восходит к Моисею, никак не соотносит его с Платоновской Академией. И Тертуллиан в своём знаменитом вопрошании «Что Афины Иерусалиму? Что Академия – Церкви?» имеет в виду именно скептическую Платоновскую Академию, а не «человеколюбивого Платона», который «от самой природы» знал о бессмертии души. Между тем христианским писателям как в греческой, так и в латинской традиции была хорошо известна история Платоновской Академии: Евсевий Кесарийский в «Евангельском приуготовлении» подробно воспроизводит сочинение Нумения «О расхождении академиков с Платоном». Августин Блаженный в трактате «Против академиков» также подробно излагает историю Платоновской Академии, опираясь на «Academicorum libri» Цицерона; подчёркивая противоположность Платоновской Академии и Платона, он показывает, что академические и диалектические уловки были нужны последователям Платона только для того, чтобы сокрыть глубокомысленное учение Платона от непросвещённой толпы, которой оно было недоступно, и, в частности, оспорить учение материалиста Зенона (младшие представители Платоновской Академии считают своей целью воздержание от суждений против фантастических представлений платоников). Эта вынужденная позиция привела, по Августину, к спорам в самой Платоновской Академии, в конце концов, сошедшим на нет, поскольку «лик Платона, самый чистый и самый светлый из тех, что есть в философии, воссиял, сквозь облака заблуждений, особенно ярко в Плотине, философе-платонике, которого находили до такой степени похожим на Платона, что казалось, будто... один жил в другом». Так Августин на 33-м году жизни разрешает в себе самом разногласия между Платоновской Академией и её основателем и, освобождаясь от соблазна академического скепсиса, намерен верой никогда не уклоняться «от авторитета Христова», а умом – опираться на «платоников, чьи взгляды не противоречат нашим таинствам».