Ряду теологов оказалась близкой трактовка анамнесиса как деятельности, этически и даже онтологически преображающей смысл припоминаемого содержания, а значит – деятельности, способной «сделать бывшее небывшим». Отсюда его важность не только для теории познания, но и для теодицеи (т.е. оправдания Бога). В философии Нового времени проблема анамнесиса теряет свою самостоятельность и растворяется в проблеме памяти как эмпирической психической способности. Некоторыми исключениями являются лишь Г.В. Лейбниц, в монадологии которого звучит платоновская тема анамнесиса, и Д. Юм, чья теория ассоциаций парадоксальным путем привела к восстановлению его значимости как процедуры преодоления хаоса. В немецкой классической философии идея анамнесиса оказывается особенно важной для Г.В.Ф. Гегеля. Его понятие «Erinnerung» (т.е. «воспоминание» и в то же время «погружение внутрь» как уход от внешней объективации духа к его внутренней динамике) имеет прямую связь с платоновским анамнесисом. В философии XIX–XX вв. анамнесис, как и память вообще, начинает играть важную роль в тех концепциях «философии жизни», которые стремятся противопоставить диктатуре разума свободный поток витальности. У А. Бергсона анамнесис и память как его основа оказываются единственными средствами преодоления материальной косности, но в отличие от платоновского анамнесиса рациональная структурность эйдоса (образ, форма, сущность) становится не сердцевиной анамнесиса, а его враждебным противовесом. В «философии жизни» происходит как бы переворачивание платонизма: соматически-психологический хаос становится «верхом», а нормативная однозначность идеи – «низом». Но поскольку этот «переворот» был осуществлен механически, с неосознанным сохранением всех содержательных характеристик «верха» и «низа», «философия жизни» довольно быстро попадает в гносеологический тупик и уступает место экзистенциализму и феноменологии, более последовательным как в отрицании традиции, так и в ее истолковании. Сохранив роль памяти и анамнесиса как «защиты» от власти абстракций, каковую подчеркивает «философия жизни», эти течения пытаются найти внерациональный, но онтологически обоснованный слой сознания, открываемый процедурами, аналогичными античному анамнесису. Показательны в этом отношении построения М. Хайдеггера (припоминание «забытого» бытия) и Х.Г. Гадамера, чья герменевтика не лишена заимствований у гегелевской трактовки анамнесиса. Его этический аспект используется в теории психоанализа, опирающейся на способность припоминания очистить сознание от «аффектов». Своего рода аналогом философского анамнесиса можно считать ряд направлений литературы XX в. (М. Пруст и др.), поставивших в центр авторского творческого акта воспоминание. В русской философии Вячеслав Иванов делает понятие анамнесиса едва ли не центральным в своем учении о «предвечной памяти Я», посредством которой Нетварная Премудрость учит человека превращать средства вселенской разлуки – пространство, время и инертную материю – в средства единения и гармонии.