После долгих колебаний он решил порвать с прежней жизнью, а чтобы ему не мешали уехать, объяснил о намерении совершить паломничество в Мекку, и в 1095 г. покинул Багдад. Его отъезд походил на бегство. Для большинства современников этот шаг остался совершенно необъяснимым: как можно было оставить крупнейшее столичное учебное заведение (быть может, самое блестящее в тогдашнем мусульманском мире), где он был признан лучшим богословом, пользовался милостями двора и получал неплохие доходы? Для объяснения его спешного отъезда придумывали различные причины: говорили, к примеру, что он спасался от мести воинствующих еретиков, учение которых поверг критике. Мало кто понимал неизбежность этого шага, продиктованного всей логикой внутреннего духовного развития: аль-Газали жаждал постичь Истину и приблизиться к Богу и очень хорошо осознавал, что дальнейшее продвижение по этому пути без крутого изменения образа жизни для него невозможно.

Он приехал в Сирию и прожил там около двух лет отшельнической одинокой жизнью, упражняясь в подвижничестве. Он сам признавался позже, что «хотел только одного – уединиться, преодолеть свой эгоизм, победить страсти, попытаться очистить душу». Находясь среди нищих отшельников, он со смирением подметал мечеть и убирал мусор. Проведя два года в уединенных размышлениях, он перебрался из Дамаска в Иерусалим, где также по целым дням просиживал взаперти в часовне ас-Сахра. После этого он испытал влечение к совершению обряда паломничества и к подкреплению души посещением благих мест Мекки, Медины и гробницы посланника Божьего – и отправился в Хиджаз.

Возвратившись из хаджжа, аль-Газали опять поселился в Сирии и вел там самую простую, если не сказать – аскетическую жизнь. Его добровольное отшельничество продолжалось десять лет, в течение которых перед ним «раскрылись вещи, которые невозможно ни перечислить, ни разобрать». Он пишет: «Для меня стало совершенно достоверным, что теми, кто идет по пути Всевышнего Аллаха, являются именно суфии, что их образ жизни – наилучший путь, и что их нравы – наилучшие нравы». Приняв всем сердцем суфийские нравственные идеалы, аль-Газали вновь почувствовал тягу к перу. Истину, открытую ему Всевышним, он должен был теперь сделать всеобщим достоянием. В 1099–1102 гг. он пишет самое выдающееся (и глубоко выстраданное) сочинение – «Воскрешение наук о вере», которое на протяжении многих веков потом оставалось самой читаемой из его книг.

Главное значение этого трактата в истории ислама состоит в том, что на его страницах было доказано полное соответствие суфизма букве и духу суннизма. Надо сказать, что попытки подобного обоснования предпринимались и до аль-Газали, но другим философам никак не удавалось втиснуть суфизм в тесные рамки шариата. И только благодаря аль-Газали суфизм занял достойное место в исламской духовной культуре. Но объединение произошло не механически, а путем глубоко продуманной реформы обоих направлений. Можно сказать, что после аль-Газали суфизм стал мудрее, а правоверие – живее. Созданная им религиозная система строилась отныне как на суннитских догмах, так и на суфийских ценностях. Главное значение своего трактата «Воскрешение наук о вере» сам философ видел в изложении и тщательной регламентации всех сторон жизни мусульманина. Это была первая настоящая энциклопедия праведного поведения. Все в этой книге изложено прекрасным языком, с великолепным знанием исламской этики и тонким пониманием мистического значения каждого, даже незначительного изложения веры. Популярность этой книги у современников и потомков аль-Газали была исключительно велика. По ней учились истинной вере и добродетельной жизни многие поколения мусульман.

Во многом благодаря ее достоинствам реформированный аль-Газали суфизм был признан ортодоксальной церковью. Мусульманское вероучение обрело духовное мистическое содержание, которого было лишено прежде. Недаром его прозвали «Мухиэддином» – «оживителем религии», а его биограф Субки сказал о нем: «Если бы после Мухаммада мог быть пророк, то это был бы, конечно, аль-Газали». О его последних годах жизни известно мало. Умер он в 1111 г.