Григорий заявляет себя верноподданным императора. Он считает своей обязанностью опубликовать даже идущий в разрез в его убеждениями эдикт Маврикия и только открыто заявить императору, что этот эдикт противоречит божественной воле. Так он «исполняет свой долг и по отношению к Богу, и по отношению к императору». И здесь фактическое положение Григория опережало защищаемые им идеи.

Моральный авторитет папства значительно вырос в глазах западных христиан во многом благодаря личным качествам Григория. По характеру он был человек мягкий, деликатный и впечатлительный. Став папой, продолжал вести самую скромную, простую и воздержанную жизнь. Его сострадательность могли оценить многие разоренные города и деревни, школы и больницы, богадельни и странноприимные дома, куда он высылал все необходимое. В это трудное время у римлян не было другого защитника кроме папы, и он ежедневно отправлял милостыню многим нуждающимся.

Григорий находил время и для ученых занятий. Своей литературной славой у современников он был обязан, прежде всего, «Разговорам о жизни и чудесах италийских отцов». В нем понтифик собрал и пересказал бесхитростные рассказы о чудесах итальянских святых и ясновидцах (первые образцы жанра «видений» адских мук и райского блаженства; главным героем является Бенедикт Нурсийский, перед которым Григорий преклонялся). Это сочинение замечательно характеризует эпоху: назидание, легенда, гимн становятся важнейшими литературными формами. Но для последующего развития западной церковной литературы гораздо большее значение имела проповедническая деятельность Григория. Назидание, забота о практическом жизненном уроке, выводимом из любого текста и рассуждения, присутствуют в его многочисленных проповедях, в пространных библейских комментариях (недаром важнейший и пространнейший из них (на книгу Иова) приобрел устойчивое заглавие «Моралии»), и в составленном им наставлении для епископов – «Правиле пастырском». Григорию приписывается авторство гимнов, и сложившаяся впоследствии система церковного пения по его имени получила название «грегорианской».

В новой обстановке по-новому должны были решаться и проблемы языка и стиля. Латынь в это время перестает быть разговорным языком: не сдерживаемая школьной нормативностью, она стремительно вырождается в местные романские наречия, из которых выйдут новые языки. Латынь остается только языком церковного клира, языком администрации и суда, языком литературы, который сам должен был определять меру своей традиционности и своего новаторства. Мера эта оказалась различной в зависимости от языкового окружения: в романо-язычных провинциях одна; в германо-язычных – другая.

Об изучении античного наследия в епископских и монастырских школах не могло быть и речи, читались только Библия и отцы Церкви. Когда вьеннский епископ Дезидерий попытался ввести в преподавание обычный материал античных грамматик, то получил суровый выговор от Григория I: «Не подобает единым устам гласить хвалу Христу и хвалу Юпитеру». Лишь в самых высоких церковных кругах была сделана попытка отделить деловую, фактическую сторону античной культуры от ее идеологического «языческого» осмысления и принять первую, не принимая второй. Такой попыткой была огромная (20 книг) энциклопедия, составленная епископом Исидором Севильским, – «Этимологии или Начала», призванная полностью освободить читателей от обращения к языческим первоисточникам. Все сведения в ней тщательно собраны из отцов Церкви, все единообразно излагаются в виде определений и фактов – все благородные науки: о Боге, о человеке, о мироздании, о культуре и быте (вместе с медициной и правом).