Таким образом, Церковь еще на заре своего существования приняла все меры к охранению вверенного ей сокровища веры от всевозможных искажений и воздействий со стороны окружающих духовных стихий, поставив Откровение как мерку истины и лжи, их угодности или неугодности Богу. Вопрос о том, выдержала или нет Церковь на деле свою точку зрения, или же чуждые элементы мало-помалу просочились в нее, изменив и даже вытеснив первоначальное содержание веры и, встав на его место, стали провозглашаться самой Церковью как ее Откровение, есть вопрос истории христианского учения; отвечать на него с достаточной доказательностью может только соответствующая наука в полном ее составе. Например, в протестантской, мало верующей и совсем не верующей науке распространен взгляд, что Церковь своего принципа не выдержала, что ее вероучение, организация, ее догматы, таинства, обряды представляют из себя затяжную форму эллинизации христианства, подобно тому, как гностицизм представлял ее молниеносную форму. Знакомясь с аргументацией этого взгляда, необходимо помнить, что для ее убедительности важно не количество внешних черт и слов, перенесенных из языческих культов в христианский: нужно доказать, что эти черты перенесены с сохранением их языческого смысла, чуждого первоначальному христианскому вероучению. Несомненно, что христианство, будучи внутренним перерождением мира, менее всего было и хотело быть его реформой в буквальном смысле слова, т.е. изменением во что бы то ни стало его внешних форм. Напротив, Церковь стремилась по возможности меньше ломать снаружи, но по возможности все наполнить своим, новым внутренним содержанием. Христианство не боялось обращать вчерашние языческие храмы в свои церкви, не боялось оно и других внешних заимствований. В бесчисленных пунктах сходства можно увидеть, что сходство это чисто внешнее. Так, на евхаристию можно посмотреть как на духовную пищу, дающую вкушающему бессмертие, и протестанты утверждают, что это мы не находим «раньше, чем в четвертом Евангелии», но есть в этом нечто сходное с язычеством: надписи на пеланах мумий свидетельствуют об отождествлении Диониса с жертвенным животным, которое участники оргий разрывали и съедали, чтобы слиться с существом бога, они «ели бога». Православие утверждает, что в этом языческом культе было как бы предчувствие Истины. Несмотря на явно мистический элемент, заимствованный из древних культов и роднящий христианство с ними, заимствование якобы идет не дальше слов и форм, не дальше, чем в заимствовании языческого здания под христианскую церковь. Это проявляется и в том, что целитель Асклепий и некоторые другие боги назывались в язычестве «спасителями» и «человеколюбцами»; и в том, что эллинский культ представляет множество черт, тождественных с православными обрядами погребения и поминовения усопших; и в том, что православное «богоявление» зовется точь-в-точь как один из праздников Диониса; и в том, что сам термин «таинство» взят без изменений из языческих «мистерий». Однако сводить это лишь к чисто внешним сходствам было бы тоже не совсем правильно. «Если Христос не воскрес, то и вера наша мертва», – писал апостол Павел. Если верить в действенность отпевания и поминовения усопших, но не верить в воскресение Христа, то это не более чем лицемерие. Не только к внешним заимствованиям сводится вера в то, что Христос есть «Спаситель», и что Он спасает не от того, от чего спасал Асклепий, и совсем иным путем.