Об авторе СЕРПАНТИН Пародии

Пародии


*    *    *
Когда весна придет, не знаю,
и в поле выпадет роса.
Моя кормушка не пустая,
есть в ней достаточно овса.

Мне каждый день дают солому
и газированной воды,
но выйти мне на час из дому
нельзя, чтоб не было беды.

Вдруг промочу в грязи копыта,
замерзнут уши или хвост.
Чтоб не была жена сердита,
послушен должен быть и прост.

А мне всегда чего-то мало,
я знать хочу, что в мире есть,
но все на интеллектуала
верхом хотят однажды сесть.

Относятся ко мне предвзято,
наставить все хотят рога,
но даже Кошкины котята
во мне не чувствуют врага.

Из конуры своей Собака
меня ругает вкривь и вкось,
но я люблю ее однако,
хоть мы обедаем и врозь.

Но знаю я, что людям нужен,
особенно под Новый год.
Я к вам пришел сейчас на ужин
и песню спел, не зная нот.
*     *     *
Я постоянно теперь иду,
чаще всего - бесплатно.
Но ты меня просто имей в виду:
ведь я возвращусь обратно.

Я заболею - ты придешь
и разведешь руками.
Скажешь привычно: "Все ты врешь.
Зря не зовут ишаками".

Но ведь я все равно приду,
даже если устану.
Я гениален, когда в бреду
молча стою истуканом.

Случайно ты тоже ко мне приди,
в дверь постучи копытом.
Заранее только бредубреди,
чтоб я был спокойным и сытым.

А после мы вместе отправимся путь
и будем вдвоем ишачить.
Только еду захватить не забудь,
ведь я не могу иначе.
*    *    *
Лишь только подснежник распустится в срок,
и выйдет Собака гулять по газону,
начнут запасать одуванчики впрок,
ремни покупать к отпускному сезону.

Летают козявки, противно звеня,
садятся верхом дураки ненароком.
И даже в телегу впрягают меня,
кнутом обжигая, как будто бы током.

Меня заставляют куда-то идти,
зачем-то глупцом называют злодеи.
А мне все равно, но приходят в пути
великие в голову часто идеи.

Лежит под ногами прекрасный пейзаж.
Он мысли тревожит и радует чувства.
Весьма популярный я ведь персонаж
и образ любимый фанатов искусства.

Пускай проведут хоть любой плебисцит
и выделят деньги на мой референдум.
Признают тогда демократы-отцы
таланты мои и умную лень дум.

Признают, что был я примером для всех,
что я популярен вдали от России.
Я взял на себя человеческий грех,
когда был однажды Ослом для Мессии.

Мне снятся туманы родной стороны,
но часто меня заставляют проснуться.
Ценить меня люди и звери должны,
иначе могу я сюда не вернуться.

И пусть голова моя клонится вниз,
пусть выгляжу я одиноко и сиро.
Я — символ добра и сплошной компромисс,
преграда войне и опора для мира.

Я редко бываю в Москве и Перми,
встречаюсь порой в Палестине и Польше.
Но сколько Собаку овсом не корми,
мой все-таки больше, мой все-таки больше.
*    *    *
Мне кажется порою, что женатым
быть проще и гораздо веселей.
Но если вспомнить, что им был когда-то,
то хочется жить в стае журавлей.

Чтоб женщины мои времен тех дальних
подать мне не смогли бы голоса,
не потому ль так часто и нахально
я выразительно смотрю в твои глаза?

Настанет день, и в журавлиной стае
мы полетим с тобой крыло в крыло.
Мы старые страницы пролистаем,
чтоб наше счастье пышно расцвело.

И мы взлетим, друг друга окликая,
когда нам будет трудно в сизой мгле.
Ведь я другой, и ты теперь другая.
Мы сможем след оставить на земле.

И пусть меня простит Рамсул Гамзатов,
что мне земная жизнь куда милей.
Аварский сын меня споет когда-то,
когда белее буду журавлей.
*   *   *
И в лесу, и у костра, и на охоте
все поют и говорят о Дон Кихоте.
Припев

Но его я много лет вокруг Тобосса
на спине своей таскаю, словно босса.
Припев

Все заслуги достаются Дульсинее,
хоть сидит он много лет на моей шее.
Припев

Не в меня бросают камни – в пилигрима,
но летят всегда булыжники не мимо.
Припев

Я не ем уже давно овса и сена.
Укусить могу его я за колено.
Припев

Я надеялся, что жить мы будем сыто,
но с романтиком отброшу я копыта.
Припев
*   *   *
Есть у каждого Осла своя работа,
но не нужно видеть в каждом идиота.
Припев

Пусть романтики несбыточного ищут,
но зато почти не лопают и пищу.
Припев

А мой Санчо понимает всё иначе,
но вдвойне и мне приходится ишачить.
Припев

У него большая задница и пузо.
От такого сильно мучаюсь я груза.
Припев

Но когда я от него изнемогаю,
то его с двух ног отчаянно лягаю.
Припев

С моим Санчо одинаково мы тучны,
но зато мы с ним навеки неразлучны.
Припев
*     *     *
Алло! Большой привет тебе, сестра моя сердечная!
Алло! Пусть будет жизнь твоя веселая, беспечная!
Радости любой! Мы мысленно с тобой.
Нас ждет еще дорога бесконечная.

Алло! Не думай, что мой путь усыпан звездами.
Алло! Они другим давно все были розданы.
Слава ждет глупцов, а нас в конце концов
пошлют туда, где были мы однажды созданы.

Алло! Прости, что отвлекаю разговорами.
Алло! Жена меня достала просто ссорами.
Ждет всегда цветы, и если бы не ты,
морскими заболел бы я просторами.

Алло! Хотел бы тоже я порой ударить веслами.
Алло! Но мы давно уже все люди очень взрослые.
Я нужен ей любой. Прости, Господь с тобой:
все приглашения давно уже разосланы.

Алло! Забудь про то, что были зимы с веснами.
Алло! Доволен я судьбой и щами постными.
Ты тоже ведь жена. Права всегда она.
Вы сами воспитали нас несносными.
*     *     *
Алло! Пусть будут дни твои не серыми, а пестрыми.
Алло! Пусть твои шутки будут умными и острыми.
Ты – шут, а не поэт. Прими и ты привет
от всех, кого считаешь нынче сестрами.

Алло! Не надо нас считать такими слабыми.
Алло! Морскими шантажировать масштабами.
Выслушай нас, брат. Никто не виноват,
что ты не с женщинами раньше жил, а с бабами.

Алло! Никто вас не привязывает лентами.
Алло! Никто не угрожает алиментами.
Слабый только врет и требует развод.
Таких мы называем импотентами.

Алло! Слова твои бывают оскорбительны.
Алло! И обвинения совсем не убедительны.
Много не биби. Не можешь – не греби.
Мы к вашим слабостям бываем снисходительны.
*     *      *
Снова замерло все до рассвета,
в коридоре не вспыхнет огонь.
Я, мой милый, легла не раздета.
Где ты бродишь, мой ласковый конь?

Я надеюсь, что скрипнут ворота,
и без стука войдет кто-то в дверь.
Пусть не рыцарь, не вор, но хоть кто-то
украдет мое время теперь.

Раньше я приглашала соседа
гвоздь забить, починить унитаз.
Но соседка во время обеда
на диване застукала нас.

Сколько было напрасного крика!
Сколько было безжалостных слов!
Стал бояться сосед меня дико,
перестал откликаться на зов.

Веет в окна ночная прохлада,
но навеять не может покой.
Я стесняюсь того, что мне надо,
но хочу ухватиться рукой.

Может, счастье мое недалеко.
Я поверю в красивую ложь.
Я теперь не совсем одинока:
есть машина стиральная Bosch.
*    *     *
Каким я был, таким остался:
с одной ногой, с одной рукой.
Но я тебе, тебе одной достался.
Совсем забудешь про покой.

Я не богат, ты тоже не богата.
Зачем теперь меня винить?
Ведь ты одна, во всем ты виновата,
что не смогла меня любить.

Свою судьбу с моей судьбою
связала прочно как смогла.
И я тебя ласкал одной рукою,
когда ты рядышком легла.

И мне горьки, горьки твои упреки,
что мне досталась одному.
Ведь мы с тобой теперь не одиноки,
а две руки мне ни к чему.

Давай теперь забудем об утратах,
ведь без тебя прожить я не смогу.
И хоть моя душа теперь крылата,
с одной ногой не убегу.
*   *   *
В минуты тягостных раздумий и сомнений,
когда не мог понять я жизни суть,
меня поддерживал всегда твой добрый гений
и помогал найти неповторимый путь.

Мне не решить простого интеграла,
секретов техники, знать, видно не дано.
Но для себя усвоил я давно,
что без друзей узнаешь в жизни мало.

Смотрю я в твой волшебный телескоп
и под твоим оптическим прицелом
я вижу мир и в частностях, и в целом.

И сделал вывод в результате проб:
Господь мой прост, как атом водорода,
но мысль взрывает купол небосвода.
*     *     *
Горят костры далекие,
луна в реке купается.
И у любви ведь сроки есть.
Здесь робость не прощается.

Глаза у парня ясные,
но были б лучше омутом.
Слова его напрасные
в душе звучат лишь хохотом.

Замедлить расставание
она еще пытается.
Почувствовать желание
не может, только мается.

Девчонка на скамеечке
пережила страдание,
а он все щелкал семечки,
не назначал свидание.

Костры дымят потухшие,
луна за лес скрывается.
А парень этот плюшевый
как будто издевается.
*   *   *
Я слышал немало:
глупцом называла
подруга, что пьет, мол, но вовсе не ест.
Но мне килограммы
нужны не для дамы –
чтоб вечером первым взлететь на насест.

Я очень проворен:
за несколько зерен
спою я здесь звонче любых голосов.
Но вы-то все совы,
вы спать здесь готовы,
а мне кукарекать зарю в шесть часов.

Я вскормлен на хлебе.
Вцеплюсь клювом в гребень
и смело пущу здесь опять петуха.
Но если подруга
врубается туго,
то к ритму мелодии будет глуха.

А утром уважит
и ласково скажет:
«Сегодня пирог я тебе испеку.
Ты все-таки смело
свое сделал дело
и спел потом громко мне «Ку-ка-ре-ку».
*   *   *
Так много зерен золотых
в тени кустов за хатою.
Курей так много молодых,
а я люблю хохлатую.

Я охраняю свой гарем,
чуть свет всем кукарекая.
Я как мужчина нравлюсь всем,
но рядом с ней — калека я.

Впадаю вдруг в анабиоз,
овладевает магия.
Чтобы не видеть ее слез,
пишу все на бумаге я.

Я раньше смелый был петух,
сразиться мог хоть с вороном.
Но гребень мой теперь потух,
и тянет все на сторону.

Но вижу я: ей все равно,
кого люблю из курочек.
Ей нужно лишь одно зерно
для отрубевых булочек.

Не нужно ей ку-ка-ре-ку,
и бельэтаж курятника.
Она не верит старику
и видит в нем развратника.

Пусть рано я завел семью,
кур покоряя шпорами,
но я по-прежнему пою
и развлекаюсь спорами.

Я задолбаю петуха
соседского нечаянно,
но мне недолго до греха,
когда люблю отчаянно.

Я выберу ее одну,
и пусть смеются курицы.
Я их соперникам верну
и выгоню на улицы.

Я нынче же на ней женюсь,
что многим не понравится.
Узнают пусть, каков я гусь,
да и она — красавица.
*   *   *
Я слышу и чувствую чутко,
когда затевается драка.
Спасает меня моя будка,
что с надписью «Злая Собака».

Но сытая я и не злая.
Смотрю днем и ночью в окошко,
от злости напрасно не лая,
когда задирается Кошка.

Она на цепи не сидела,
зубами на всех не сверкая.
Болтаются Кошки без дела,
и польза от них — никакая.

Хитры они больно и ловки,
хвостами напрасно не машут.
Но гордые эти плутовки
мою часто лопают кашу.

Давно не боятся их Мыши,
и сами на них нападают.
Спасаются Кошки на крыше,
и жизни Собачьей не знают.

И пусть на цепи целый день я.
Я жить не смогла бы иначе.
Я лаю, чтоб высказать мненье
сегодня о жизни Собачьей.
*   *   *
Отчего под воскресенье
у Собак разинут рот?
Кто их выслушает мненье
даже здесь под Новый год?
Припев:
Ни к чему их взгляды,
ни к чему их стон.
Кошки ходят радом,
навевают сон.

Наступает год собачий
не сейчас, а в феврале.
Ничего еще не значит
это даже на земле.
Припев:
Пишут гороскопы
умные Коты.
Их читают скопом
все, разинув рты.

Если ж чуть подпрыгнуть выше,
чем собачий особняк,
рассмеются даже Мыши:
это, в сущности, пустяк.
Припев:
Верит всем Собака,
кто ей бросит кость.
И пролает всяко,
если жаден гость.

На цепи Собака плачет,
что ошейник шею трет.
Ничего это не значит —
раз не тявкает, то врет.
Припев:
Ни к чему их злоба,
ни к чему оскал.
Это нужно, чтобы
кто-то приласкал.

Знает точно каждый зрячий,
зря не надо лаять им:
образ жизни их Собачий
для людей невыносим.
Припев:
Сами знают точно,
лишь напрасно врут.
Раз не держат прочно,
кашу не дадут.

Только Кошки ходят смело,
где хотят, там и живут.
Не ее Собачье дело.
Пусть сидит спокойно тут.
Припев:
Ни к чему упреки.
И ответ наш прост.
Все, кто одиноки,
задирают хвост.
*     *     *
Кошка злая вдоль по улице идет.
вслед за нею, хвост поджав, плетется Кот:
"Ты постой, постой, красавица моя.
Как попала в наши теплые края"?

Это вижу я и слышу каждый день.
Не пойму я, как им трахаться не лень.
Если видишь у забора два хвоста,
значит, Кошка там выходит за Кота.

Только Кот живет не здесь, а за углом,
потому что ненавидит их весь дом.
Ведь орет весь вечер Кошка, не тая:
«Приходи скорей, Усатый, я твоя».

Каждый день они садятся на крыльцо
грязной лапой вытирать себе лицо.
Только слышно: «Ты красавица моя».
Да пустое обещанье: «Я твоя».

Они наглостью свели меня с ума.
Часто трахаться готова я сама.
Только песня эта вовсе не о том,
как обидно и противно быть Котом.
*     *     *
Когда простым и нежным взглядом
ласкаешь ты меня, мой Кот,
я поворачиваюсь задом,
чтоб не попал случайно в рот.
Припев:
Веселья миг и год разлуки
сопровождают нас всегда.
Потом насплетничают Суки,
что я не ведаю стыда.

Но я их лай не понимаю,
и ты брехне не верь, мой друг.
Я иногда в ответ им лаю
и не испытываю мук.
Припев.

Я ласки всех не принимяу
и не рычу на всех подряд.
Ты слушай только мое «Мяу»,
и будешь встречам нашим рад.
Припев.

Мы так близки, что слов не надо,
чтоб повторять друг другу вновь.
Давай любить, пока мы рядом,
пока жива еще любовь.
Припев.
*   *   *
Какой была, такой осталась,
быть может, даже веселей.
Хоть прожила всего лишь малость,
всех собрала на юбилей.

Еще вчера за школьной партой
спала, не выучив урок.
И сочиняла так азартно
ты всем про переменный ток.

Всегда талант имела к пенью,
дарила детям голос свой.
Зато потом, потом по воскресеньям
бросалась в прорубь с головой.

Всегда брала любую ноту,
чтоб нам вернуть ее назад.
И мы теперь все чтим субботу,
с ней вместе празднуем  шабат.

Чтоб прекратить  любые споры
и получить ответ один,
она легко цитировала Тору,
как правоверный, праведный раввин.

Как Абрам стал Авраамом,
поднявши дух свой до высот,
вот так и мы здесь скажем прямо,
что всех нас женщина спасет.

Нам не видна ее усталость:
она смахнет ее рукой.
Какой была, такой она осталась.
Но мы ей рады именно такой.

Терцины
1
Земную жизнь пройдя до половины,
я чуть не сбился с верного следа.
Меня спасла любовь Екатерины.

Сегодня вновь приехал я сюда
и в этот раз вам написал терцины.
Мне это стоило немалого труда.
2
Я не смогу вас удивить сонетом.
К другим размерам не лежит душа.
Надоедает все. Но стоит ли об этом?

Я рассказать хотел бы не спеша
о том, что было для меня секретом,
что тяжело превозмогла душа.
3
На берег выйдя из пучины пенной,
вспять обернулся, озирая путь.
И стал мой дух пред вечностью смиренный.

Когда я телу дал передохнуть
и осознал, что слабый я и тленный,
но в состоянии познать иную суть.
4
И мысль, меня прельстившую сначала,
я, поразмыслив, изменил слегка.
Она теперь иначе зазвучала,

иные строчки вывела рука.
Она моим запросам отвечала
и до сих пор не подвела пока.
5
Я не смотрю вокруг со злобой и испугом.
Нельзя, чтоб страх повелевал уму.
Я друг тому, кто хочет быть мне другом.

Кто дал воскреснуть духу моему,
я сердцем и умом всегда к его услугам,
чтоб весело со мной всегда было ему.
6
Я прибегу к нему и, красотою слова
и всем, чем только можно, пособя,
спасу его, и я утешусь снова.

Я в этот миг забуду про себя.
Но речь моя бывает не готова.
Я часто вру, но говорю любя.
7
Я не писал и не пишу идиллий.
Моей душе претит любой обман.
Поклонником я был различных стилей.

Я мог бы написать большой роман.
Кругами ада Данте вел Вергилий,
меня ведет по жизни Либерман.
8
Пусть Толя написал стихов немного,
и пусть известность не пришла к нему,
но мысли глубиной и красотою слога

средь нас пока нет равного ему.
И хоть себя он осуждает строго,
я самокритики подобной не приму.
9
Он шел всегда настойчиво к вершине,
терпением и мужеством горя.
Но что-то со стихами медлит ныне.

Жены стесняется, наверное. А зря!
Она его потворствует гордыне,
когда в окне едва блеснет заря.
10
Знать, недостаточно ему и нашего поклона.
Он ждет от всех еще иной поклон,
иль вечности малинового звона.

Но ведь напрасно скромничает он:
заслуженный хранитель эталона
и сам во многом – просто эталон.
11
К веселым музам обратясь с воззваньем,
смиряя перед Толей гений свой,
с пространным я пришел повествованьем.

И так скажу: «Поэт, вожатый мой!
Я утомился долгим ожиданьем.
Прости меня за то, что я такой.
12
Ты говоришь, что всех судить не вправе,
что знать не можешь всех чужих грехов.
Не все стремятся к почестям и славе.

Удел законченных и подлых дураков –
заботиться сейчас о всей державе.
Прости, но я всегда был не таков.
13
Искал я ценности иные в мире этом.
Был вдохновлен свершить победный труд.
Но я не стал ученым и поэтом.

На смену нам бездарные придут
и будут править тем и этим светом,
вершить начнут над нами глупый суд.
14
На чьем тогда останусь я примере,
все  передумав в тайной глубине?
Не склонен я к своей и чьей-то вере.

Последнюю ты истребил во мне.
Я не достоин ни в малейшей мере
приблизиться пока к Святой стене.
15
Тебя не раз, хваля и величая,
пред Господом мой голос назовет.
Но ты в ответ ничем не отвечая,

стоишь пред Господом всегда за свой народ.
А я, тебя лишь изредка встречая,
взгляд устремляю в  синий небосвод.
16
Не знают обо мне пока земные князи,
они запутались давно в оковах зла,
не замечая на себе налипшей грязи.

Тебя чуть что – Елена увезла
от нашей пошлости к достойным ашкенази
искать для отпущения козла.
17
Но ты поможешь моему усилью,
тому, который от любви к тебе
возвысился над повседневной былью.

Или не внемлешь ты моей мольбе,
уединившись с мудрою Рахилью.
И я опять изнемогу в борьбе.
18
Я так стремлюсь продолжить путь начатый,
что прежней воли полон я опять.
Я на тебя надеюсь, мой вожатый.

Я устаю тебя напрасно звать.
Мы ведь одним желанием объяты.
Тебе ль об этом иль другим не знать?»
19
Но Толя – человек иного склада,
и у него полно своих забот.
Ему совсем не это в жизни надо.

Мы дружим с ним уже не первый год.
Но я хожу всегда кругами ада,
а Либерман всегда идет вперед.
20
И я скажу, друзей окинув взглядом,
невысказанное в сердце затая,
что я всегда готов с тобой быть рядом.

Тебе не безразлична жизнь моя.
Ко мне не поворачивайся задом:
сегодня гений ты – им завтра буду я.


Баллада о женственности
Есть женщины в русских селеньях,
во всех городах они есть.
Везде и в любых поколеньях
они – наша совесть и честь.

Подкрасят ресницы и брови,
сидят на скамейке и ждут:
вдруг кто-то коня остановит,
пожарники в избу войдут.

Их разве слепой не заметит,
заметив, изменит свой путь.
За всех они часто в ответе,
страну защищает их грудь.

По будням не любят безделья
и часто не спят по ночам,
друг дружке советуют зелья
и не доверяют врачам.

Они улыбаются редко,
не любят ни злиться, ни злить.
У них не решится соседка
и снега зимой попросить.

Не жалок им нищий, убогий:
родное семейство в нужде.
Попросишь – приделают ноги.
Забудешь, зачем ты и где.

Всегда у них теплая хата,
всегда наготове совет.
Чем больше у мужа зарплата,
тем хуже бывает одет.

Они бескорыстно не плачут.
Их правда не радует взгляд:
в их сторону кони не скачут,
их избы давно не горят.

Пока не поднимутся дети,
свою не построят семью,
никто их не вспомнит на свете,
никто не возьмет интервью.

Самим заниматься пиаром –
напрасный, бессмысленный труд.
О ком ни напишут, всё – даром,
слукавят, неловко наврут.

Они избегают оваций,
чуть что – переходят на крик.
Хоть много вокруг видишь граций,
но выбор всегда невелик.

И только в минуты досуга,
когда утомятся сполна,
находят обычно друг друга
случайно и он, и она.

И сердце забьется в экстазе:
что встретил мечту, наконец.
От этих безумных фантазий
погибло немало сердец.

Но те, кто рискнул окунуться
в холодную воду зимой,
обратно уже не вернутся
к привычному быту домой.

Пойдут они новой дорогой,
где раньше никто не ходил.
За это осудят их строго,
кто раньше жалел и любил.

Пусть кто-то наплачется вволю
и кукиш упрячет в карман,
но мы поздравляем не Толю,
хоть он был всегда Либерман.

Гулял он немало по свету,
в горящие избы входил,
но встретил он девушку эту
и женское сердце разбил.

Умен был, красив он и статен
и женского сердца знаток.
Пришел на свиданье в халате,
принес ей цветастый платок.

И солнце иначе всходило,
лучами кидало в окно.
В то утро свидетелем было
счастливой картины оно.

Насколько их жизнь человечья,
уютен их быт или прост,
заметно из красноречья:
любви посвящен каждый тост.

Поет о прекрасной Елене,
о чем бы ни шел разговор.
Они то в Берлине, то в Вене,
то вместе в Париже с тех пор.

А мы здесь живем простодушно,
в далекой московской глуши.
Чтоб с нами им не было скучно,
поздравить пришли от души.

Мы знаем и верим, что любо
вам вместе по жизни шагать.
Мы рады поздравить сугубо
здесь женщину, в женщине – мать.

Довольны размером и весом –
большой их семейный секрет.
Но с вялотекущим процессом
здесь женщины, кажется, нет.

Сказать можно мало и много,
а можно вообще промолчать.
Но все мы – свидетели Бога,
на нас Его тайны печать.

Мы любим, печалимся, шутим
на всех перекрестках судьбы,
но мы остаемся, по сути,
неведомой силы рабы.

Не в нас наших судеб причины,
событий не мы тянем нить.
Без женщины мы не мужчины.
Нас женщина учит любить.
*   *   *
Над Москвой, седой от дыма, ветер тучи собирает.
Но на день рожденья Лены их Лужков не разгоняет.
Тучи Лене не помеха, она их не замечает.
Вот крылом волны касаясь, улетает она в Штаты.
Вот в Германию стремится, чтоб ласкать любимых внуков.
Внуки встрече этой рады: им она везет подарки.
Лена тоже встрече рада и кричит на них при встрече.
Пусть кричит, ведь тучи слышат радость в этом громком крике.
В этом крике – пламя страсти и уверенность в победе.
Лена всюду поспевает: ей покой не по карману.
Вот спешит она в Касимов: слива там растет на даче.
Кто ее не ел, тот знает, что она во рту не тает.
Галки стонут над забором, стонут, мечутся напрасно:
в огород их не пускают, даже палкой отгоняют.
И вороны тоже стонут: там им нечем поживиться.
Лена им не даст отходы – там отходов не бывает.
Ложкой Лена бьет в кастрюлю – эти звуки их пугают.
Глупый заяц робко прячет тело жирное под елкой.
Только Толя грядки быстро, пока дождь идет, копает.
Но мрачней и ниже тучи опускаются над дачей.
И кричат, и рвутся птицы к высоте навстречу грому.
Гром грохочет, ветер воет, Лена грядки накрывает.
Быстро носится по грядкам и смеется, и рыдает.
Не над тучами смеется, не над грядками рыдает.
Только Толя молча курит. Он уверен, что не скроют
тучи грядок, нет, не скроют!
Синим пламенем пылают кабачки на черной грядке.
Очень скоро эти грядки снег укроет, и надолго.
И тогда оценят гости, кто пришел на день рожденья,
кабачки, грибы и сливу, что росли на черной грядке.
Только жаль, что день рожденья раз в году всего бывает.
*   *   *
Прибрав квартиру, состряпав ужин,
присела Лиля на край дивана.
Склонялось солнце уже к закату,
лучи косые бросало на пол.
Гремела песня вдали над парком,
и волны звуков, стремясь в квартиру,
о стекла бились, сердито воя.
Забившись в угол, вздохнула Лиля,
опять подумав: «Как я устала
жить в этом мире, пустом и грубом,
где друг на друга все дни похожи,
и беспросветны бывают ночи!
Ведь я летала когда-то птицей.
Теперь сижу здесь, как будто в клетке
и только в мыслях своих летаю.
Я побежать бы к друзьям хотела
и проявила б о них заботу,
но даже близким боюсь быть в тягость.
Я всем подругам своим звонила,
чтоб голос чей-то услышать снова.
Мне позвонить им совсем не трудно:
я помню ясно их телефоны.
Но все подруги мои при деле,
их дни расписаны все по минутам.
Ведь и они мне могли бы звякнуть:
я даже сплетне была бы рада.
Была бы рада принять заботу
от самых близких, но их так мало.
Не дозовешься на чашку чая.
Одна отрада: еда и книги,
но не полезно все то, что вкусно.
Есть в книгах тоже своя отрава.
Нельзя и Тору читать запоем,
а в детективах конец известен:
все в землю лягут, всё прахом будет.
Есть фильмотека и телевизор,
но телевизор – одно и то же:
кровь, пистолеты, пустые споры.
Жизнь человека ничто не стоит,
живут герои две-три минуты.
А сколько нужно прожить на свете,
чтоб настоящую знать ей цену?
Стремятся люди отведать счастья,
но счастье где-то за поворотом.
И как узнать, как туда добраться?
Мы все не ценим, что под ногами,
и вдаль стремимся, топча ромашки.
Тот славно пожил, кто видел небо,
иль тот, кто, землю обняв руками,
дал жизнь другому ценой страданий,
не ожидая себе награды.
Кто много хочет, всегда страдает.
Людей не крылья вверх поднимают,
и не приносит талант свободы.
Свободен тот, кто на край ущелья,
себя подвинув, стремится в бездну.
Талантлив тот, кто в своей стихии
скользит когтями по слизи камня.
Летал кто быстро, тот быстро падал,
скользя по скалам, ломая крылья».
Но тут с работы вернулся Алик.
«Привет, Лапуля» – и в щечку чмокнул.
Спросил спокойно: «Ты как, в порядке?» –
«Что на работе»? – «Да всё нормально».
Потом с порога, как все мужчины,
спросил тревожно: «Что будем кушать?
Я выйду с Бусей. Купить что надо»?
Сказал и – сделал. Вернулся скоро,
мешок продуктов на стол поставил.
«Ну что ты сделал?!– спросила Лиля –
Пакет же грязный. Убью на месте!»
Но усмехнулся в ответ ей Алик:
не испугался, лишь рассмеялся.
Он знал прекрасно, что бит не будет,
что приласкают его, накормят.
Пустым угрозам давно не верит:
кто любит слово – живет обманом.
Смешные люди! Наобещают,
что в их не входит сегодня планы.
В словах нет смысла искать опоры.
Опора – это готовность к делу.
Прикрыть безумство своих желаний
и скрыть за ними негодность к делу?
Но не обманут его их речи.
Он сам все знает! Взлетал и в небо!
Там ничего нет, там только пусто.
Там много света, но нет там пищи.
Безумство умных – изнанка жизни.
Безумству сильных поют все славу.
Но будет время – поймут все люди,
что не в безумстве есть мудрость жизни,
а мудрость жизни – всегда в терпенье,
в простом желанье пойти навстречу
чужим желаньям, пусть даже вздорным.
Пусть ежедневно и ежечасно
кого-то чем-то мы раздражаем,
но надо помнить, что все страдают.
От раздраженья слова пустые
готовы даже родные бросить.
Но всё проходит, и те же люди,
что нас невольно в словах задели,
нам улыбнутся во мраке жизни,
и наше сердце вновь обогреют
безумной жаждой любви и ласки.
Вот так примерно решила Лиля
И с этой мыслью легко вздохнула.

Пусть мы не рядом, но в наших песнях
всегда ты будешь живым примером
всем сильным духом и терпеливым
призывом гордым к теплу и дружбе.

Терпенье сильных – вот мудрость жизни.


Хамлет, прынц бабский

Действующие лица:

Королева
Король
Офелия
Лаэрт
Горация
Хамлет

Званый обед во дворце Королевы.
Входят Хамлет и Горация (можно сделать вид, что входят).

Хамлет
Кто здесь?

Король
Нет, сам ответь мне; стой и объявись.

Хамлет
Король да здравствует!

Король
Прынц бабский?

Хамлет
Он.

Король
Вы в самое пожаловали время.

Горация
Спасибо, что позвали; жрать охота.

Король
А это кто с тобой, ее пока не знаю.

Горация
Друзья стране, теперь – пенсионерам.

Король (ворчит)
Взялись за «Справедливую Россию»?

Королева
Остынь, mon ange. Она не виновата.

Король
Ну, хорошо, садитесь, расскажите,
что там, за стенами дворца, сейчас творится.

Горация
Все суета: слова Екклезиаста.
Все – было, все – пройдет, со страхом и смущеньем.
Мы здесь не для того, чтоб учинять допросы.
Иль отвечать за всех, о повелитель строгий.
Позвали нас сюда опять на день рожденья.
Не надо нас пугать злым Фортинбрасом,
несовершенством чести и законов.
Мы от души поздравить королеву
зашли сюда, заметьте, ненадолго.
Но если нас начнут ругать с порога,
мы тотчас же уйдем ни с чем отсюда,
как и пришли, походкою небрежной,
за корм и чай вам не сказав «спасибо».

Королева
Мой бедный Толик! Вновь ему досталось.
Слова его восприняли превратно.
Но вы еще не лишены рассудка.
А мы как раз поездку обсуждали.
Путевок нет в «Березовую рощу»,
да нам туда не очень-то и надо.
Но есть на «Истру», это очень близко.
Офелия была безумно рада,
что там есть озеро и парусная лодка.
Офелия, скажи, ты любишь море?

Офелия (поет)
Блюм-блюм-блюм, кораблик,
мой веселый Робин.
Он уплыл куда-то
с дурой Валентиной.
Но попал на скалы
у Святой Елены.
И его ласкала
ночь из белой пены.

Королева
Офелия от радости свихнулась.
Теперь надежда только на Лаэрта:
он нам туда дорогу всем укажет,
закажет номера, организует ужин.
Пусть он всегда не очень многословен,
зато, как призрак, кроток и надежен.
Наверняка, там очень плохо кормят,
зато есть озеро, и очень свежий воздух.

Хамлет
Там тоже есть, наверное, родео.
Я как-никак, но рыцарь был когда-то,
и с лошади не очень часто падал,
а в прошлый раз отделался испугом.

Горация
Но до того как славно он держался!
На белой лошади он был красив и статен.
Я полчаса по льду за ним бежала,
рукой держалась радостно за стремя,
а голова от ужаса кружилась.
Боялась: вдруг он упадет несчастный.
А после, когда старая кобыла
его на лед позорно уронила,
я за него ужасно испугалась.
Офелия. ты помнишь этот случай?

Офелия (поет)
Блюм-блюм-блюм, кораблик,
мой веселый рыцарь.
Я, конечно, помню
тот несчастный случай.
Думала, что больше
он уже не встанет.

Король
Да, в ком искусства нет, всегда слегка безумен.
Но вышло все не страшно, даже глупо.
Не лучше ли нам здесь за королеву выпить?

Лаэрт
Я поддержать готов всегда без промедленья.
Сегодня королева угощает.
Бывает это редко и случайно.
Упасть под стол сегодня – дело чести.
Я выпью за ее здоровье много.
А если буду пьян, то не судите.

Хамлет
Пить или не пить – совсем не тот вопрос.
Я не согласен больше покоряться
пращам и стрелам яростной судьбы,
ожесточась в упорстве срезать их
достоинством. Чтоб умереть, уснуть
от этой горькой и дешевой мути.
Тоской и тысячей природных мук,
терзаньем плоти пострадать напрасно?
Нет уж, увольте! И не такой развязки
я ждал сегодня, и прошу в дальнейшем
не предлагать мне водки или пива.
Я не привык давать советы старшим,
но по себе давно прекрасно знаю,
что водка нас всегда с пути сбивает.
Минутной радости она всегда причина,
но бедствия потом так долговечны,
что равносильны всем глумленьям века:
гнет сильного, насмешка гордеца,
боль преданной любви, позор и оскорбленье.
Безвестный край, откуда нет возврата
земным скитальцам. Не прощают боги.
Тем более, кто сам не пьет, не курит,
кто слабости свои не замечает,
но издевается над пьяным человеком.
А тот, стыдясь лица и мыслей бедных,
сворачивает в сторону свой ход.
Мой друг Горация! Тебе в твоих молитвах
простятся все мои грехи однажды.
Скажи, я прав? Слова мои уместны?

Горация
Должно быть, скоро полночь. Не пора ли
нам, словно призракам, отсюда удалиться?
Смотри, король стал вне себя от гнева,
он одержим своим воображеньем.
Не знаю я, чем кончится все это.

Король
Подгнило что-то в бабском королевстве.
В свидетели я приглашаю небо,
что вам сейчас смогу сполна ответить.

Королева
Мой бедный Толик, что пришлось услышать
тебе сегодня от гостей незваных!

Король
Бить или не бить – вопрос, достойный
сегодня короля и королевы.
Я смог бы вас заставить покориться
и выпить за здоровье светской дамы,
но я не ждал от вас такой развязки.
Какое дело мне до вашей чести,
когда я сам даю себе отчет
в словах своих и рыцарских поступках.
Я мог бы вас отправить восвояси,
не угостив вином и чаем дефицитным,
но видеть сны потом опять плохие,
что будто ходят призраки по стенам
и мне оттуда машут кулаками.
Нет, лучше я усну спокойным сном
под трепетные ласки королевы.
Вы мести королевской недостойны,
зато достойны ярости Лаэрта.

Лаэрт
Быть или не быть? Ах, монсиньор!
Да кто ж, когда в заздравном слове
к тому же выпивши, свои не хмурил брови?
Но угрожать несчастному расправой?
Вы, мой король, на этот раз не правы!
Он что сказал? Хотел бы он уснуть.
Прости ему и сделай легким путь.
Пусть обвиняет нас: тому ведь есть причина.
Пусть он не пьет, он все равно – мужчина.
И вы немедленно простите гордеца.
Трясутся руки у него, а как сбледнул с лица!
Он не спешит к другим от нас, щитом сокрытый.
Простим его, и пусть уходит сытым.
Пусть он шута напоминает, но не вора.
Лупить шута – позор для монсеньора!
Вот так решимости природный цвет
хиреет под налетом мысли бедной.
Пусть он язвительный порой, но он безвредный:
в нем против нас плохой задумки нет.
Не надо забывать: вы приглашали их,
чтоб вас порадовал их неумелый стих.
Смотрите, с нетерпеньем ждет Гораций
хороших слов, заслуженных оваций.
Я лично очень даже восхищен
удачным искажением имен.
Офелия! Стишок последний спой.
Еще раз выпью – и пойдем домой.

Офелия (поет)
У моря, у синего моря,
не будет ни водки, ни горя.
И сладким кажется на берегу
поцелуй соленых губ.

Королева
Послушай, Хамлет, сбрось свой черный цвет.
Не надо так на все смотреть со страхом.
Все жившее умрет, однажды станет прахом.
Ведь наша жизнь – счастливый наш билет.
Не можешь петь – не пей, никто не приневолит.
В конце концов, здоровеньким помрет
тот, кто табак не курит и вино не пьет.
Но грубо возражать не нужно Толе.
А я тебе, как мать и королева,
скажу, что портит наши вечера
твоя нелепая и детская игра.
Чем красоваться здесь, сходил бы ты налево.

Хамлет
То, что во мне, правдивей, чем игра.
Оно меня словами не осушит.
Согреет ваши мраморные души.
А это всё – наряд и мишура.
Я человек великого ума,
а также хладнокровного рассудка.
Мои слова – не более чем шутка.
Прекрасно знаешь это ты сама.
Пусть я, как неразумное дитя,
веду себя обычно на банкете,
но мне все кажется, что лучшее на свете
веками создавалось именно шутя.
Запрет на всё ехидное и злое!
Беззубых слов написаны тома!
Но горе наших дней – не от ума,
а в том, что в нас живет еще былое.
Ты улыбаешься сегодня – это мило.
Но завтра позовет тебя наш дядя,
и ты за ним пойдешь опять не глядя,
хоть башмаков еще не износила.

Лаэрт
Не время нынче упрекать друг друга.
Тем более что эти недовольства –
порыв осенней бури, прихоть крови.
Природа, зрея, умножает в нас
служенье истине, любви, уму и духу.
Но если верить доносящемуся слуху,
сейчас в опасности не только Фортинбрас.
Каким-то образом попал на Альбион
безжалостный Полоний двести десять.
И если «за» и «против» нам не взвесить,
то обязательно и здесь найдется он.
Его нашли и в Лондоне не вдруг.
Все потому, что знали, где искали.
Несчастных чужеземцев приласкали,
а те всё испоганили вокруг.
Пусть злая участь уготована немногим,
но сколько их, не знают все пока.
Подальше держат мысль от языка
те, чьи дела и помыслы убоги.
Нам не известно, кто Полония хранит,
но многих обвиняют нынче в этом.
В туманный Альбион поедут летом,
кого притягивает остров, как магнит.
Теперь по заграницам ездить модно.
И каждый должен сам себя беречь.
Но если о врагах заходит речь,
то их находят все и где угодно.

Королева
Я вам скажу, что с некоторых пор
король был озабочен, хмур и хвор.
И я была в волненье, но оно
гостей сейчас печалить не должно.
Ведь в женщине любовь и страх равны:
к любимому и к судьбам всей страны.
Когда опасность виснет над страной,
трудней быть королевой и женой.
Когда у женщины отнять покой ночей,
любимый муж становится ничей.
Он высушит мечты ее до дна.
Не может королева быть одна!
Поэтому я призываю вас
оставить разногласия сейчас.
Гостям своим напоминаю вновь,
что притягательна не правда, а любовь.
Сегодня нам забвенье суждено.
Мы будем песни петь и пить вино.
Казаться будем мы дружнее всех.
Смеяться будет плач, и плакать смех.
Сегодня с вами дух мой отдохнет.
И пусть вовек не встретим мы невзгод.
Офелия, на празднике моем
спой песню нам, а мы все подпоем.

Офелия (поет)
Вот кто-то с горочки спустился.
Наверно, это мой Лаэрт.
Ему Полоний двести десять
привез увесистый конверт.

Из-за него глаза пустые,
и часто жжение в груди.
Зачем так дней осталось мало
теперь беспечных впереди?

Зачем присутствует незримо
Полоний вредный там и тут?
Куда девался едкий Стронций?
Его во Франции все ждут.

Едва проснусь, то сердце сразу
тоской сжимается в груди.
Какую модную заразу
узнать придется впереди?

*    *   *
Я очень люблю скромную жизнь этих милых людей, которых на Рублевке нынче называют старосветскими. Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно своеобразной жизни, где ни одно желание не перелетает за окна и двери, за пределы этой квартиры, наполненной запахами свежих фруктов и вкусных салатов. Жизнь этих скромных хозяев так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют.
Если бы я был живописцем и хотел бы изобразить на полотне пастораль, я бы никогда не избрал бы другого оригинала, кроме них. Александр Наумович – высокого роста, серьезный и основательный, не болтлив, но словоохотлив, всегда в хорошей физической форме, несмотря на возраст. Каждое утро его можно видеть бегающим по дорожке соседнего парка. Лиля Григорьевна, напротив, росточка небольшого, но вся такая пухленькая, аппетитная. Она любит казаться серьезной, так что почти не смеется, читает очень мудрые книги и говорит только о великих проблемах. Но стоит сказать ей какое-то острое слово, как вся ее серьезность куда-то пропадает, и в ее глазах уже написано столько простой доброты, столько готовности угостить вас всем, что есть у них лучшего, что вы, наверное, нашли бы ее улыбку слишком детской. Легкие складки на ее лице расположены с такой приятностью, что художник украл бы их, а любой хореограф позаимствовал бы у нее плавность движений, композитор же обратил бы внимание на тембр голоса и музыкальный слух. В ней сохранилось еще много от прежнего изящества и тонкий художественный вкус.
Александр Наумович любит заниматься домашним хозяйством: у него все здесь подчинено, как он выражается, своей технологии. Он человек системный, стремится, чтобы каждая вещь лежала на своем месте – это создает определенные удобства и комфорт. Он, по обыкновению, каждое утро выходит гулять с милой собачкой, а после возвращения с прогулки кладет в ее миску кашу и ласково говорит: «Буся, поинтересуйся!»
После этого Александр Наумович заглядывает в спальню к Лиле Григорьевне и говорит:
– А что, Лапуля, может быть, пора закусить чего-нибудь?
– Чего бы теперь закусить? – с готовностью отвечает Лиля Григорьевна. – Разве коржиков с чаем, или пирожков с маком, или помидоров свежих с творожком?
– Пожалуй, хоть и коржиков с творожком, – отвечает Александр Наумович. И на столе вдруг появляются пирожки, бутерброды, помидоры и много чего другого.
– Нет, – говорит Лиля Григорьевна, – вот этого мне нельзя, хоть это и очень вкусно.
Перед ужином, особенно в субботу, Лиля Григорьевна зажигает свечи, садится с книгой под торшером и сосредоточенно читает, едва шевеля губами. Ужинать садятся в половине десятого.
– А не испить ли нам чайку, Александр Наумыч? – спрашивает Лиля Григорьевна.
– Испить, конечно, отчего же не испить, Лиль Григорьна. А то, может быть, выпьем чего-нибудь покрепче? – вкрадчиво спрашивает Александр Наумович. – Шаббат ведь.
– Опять ты начинаешь! – обиженно отвечает Лиля Григорьевна. – У тебя хоть шаббат, хоть не шаббат, все одно и то же.
– Ну что ты, Лапа! – примирительно говорит Александр Наумович. – Я же просто так. – И бросает в рот крошки, смахнув их со стола на ладонь.
За ужином обыкновенно идет разговор о предметах, самых далеких к ужину. Лиля Григорьевна сама наливает Александру Наумовичу чарку водки и ласково говорит:
– Шаббат шолом!
– Воистину шолом! – отвечает Александр Наумович.
После ужина они отправляются в спальню. Александр Наумович любит, чтобы воздух в спальне был свежий, но Лиле Григорьевне от этого бывает холодно. Но она молчит об этом, а чтобы не раздражаться, начинает думать о теплом климате Израиля и, в конце концов, не выдерживает:
– А не съездить ли нам к Ане, Алик? – издалека заводит она разговор. – Давно дочь не видели.
– Нет, – отвечает сонным голосом Александр Наумович, – мы едем в Нахабино. Дима уже договорился.
Дальнейший разговор просто бесполезен, потому что на этих словах Александр Наумович неизменно мирно засыпает.

Так говорил Заратустра
Который год наслаждаюсь я чтением, и не пресытилось мудростью сердце мое. Словно пчела, собравшая слишком много меда, но не имеющая улья и сотов, куда бы смогла она сложить результаты трудов своих, я изо дня в день собираю нектар с цветов учености различных времен и народов в надежде, что он послужит пищей для жаждущих знания. Я не питался травой познания и во имя истины терпел голод души моей. И не к народу я должен обращаться, но к последователям, к тем, кто имеет уши, чтобы слышать неслыханное, кто имеет глаза, чтобы видеть невиданное. Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются так же безумию своему, как я сам радуюсь этому блаженному состоянию. Я видел отражение свое в зеркале воды и знаю, что нет отвращения на лице моем, что взор мой чист, что преобразился я, ребенком стал Заратустра и пробудился от сна. Что же хочу я ныне от спящих? И смогу ли нести достойно бренное тело свое?
Я не вправе осуждать тех, кто не стремятся к накоплению знаний, а стремятся к умножению скота своего, ибо нет мудрости без богатства, а трудящийся достоин пропитания. И потому я должен буду однажды спуститься вниз и каждый день погружаться в пучину жизни, неся свет разумения своего миру, поставляющего мне пропитание.
Погруженный в чтение, я с удивлением заглядывал внутрь самого себя и видел в себе черты медлящих и нерадивых. И понял я, что путь их – гибельный. Высшая мудрость в том и заключается, чтобы найти в себе силы выйти за пределы самого себя и превратить суть разумения в изреченное слово, ибо неправы те, кто утверждают, что мысль изреченная есть ложь. Причиной этому блеск тысячелетних ценностей  и традиций на чешуе у Ако Мана – злой мысли, спрятанной под словом «должен». Всё может взять на себя выносливый дух и путем превращений вселиться в духа льва и сказать гордо ближнему: «Я хочу». Но создавать новые ценности не может даже лев; он лишь создает свободу для нового творчества – и в этом сила его. Завоевать себе право создавать новые ценности – вот чего больше всего боится выносливый и почтительный дух. Слова «ты должен» были некогда высшей ценностью, и человек любил их, но потом увидел в этом заблуждение и произвол. Но то, что не может сделать лев, удается сделать ребенку.
Человек несовершенен, но за его несовершенства любит человек ближнего своего. Зачем любить совершенных, знающих о совершенстве своем? Они не любят ничего отдавать, и все нужно только им самим. Но нет у них главного дара, и об отсутствии его они часто и сами не подозревают – дара изречения. Невинное дитя в своем невинном заблуждении легко произносит священное «да», необходимое для игры созидания, но это священное «да» не дают ему ближние, а дает только Мазда.
Он знает тайные изречения, и потому именуют его Ахурой, ибо только Владыка повелевает словом, воплощаясь в своей собственной триаде: мыслях, словах и делах. И даже не очень мудрый легко поймет, что не бывает дела без мысли и слова, и Верховный Владыка потому и вездесущ, что сам имеет и другим предоставляет выбор: быть в зависимости от скотовода или от нескотовода. Ибо у Всемудрого и Всеведущего всегда найдется слово заклинания, из-за которого приходится стенать и плакать нечестивцам в Судный день приговора у моста чинвиад при переходе в другую жизнь. Счастливую вторую жизнь хотят иметь и слуги Дружда, и слуги Ахримана, но у Ако Мана – злая мысль, ибо неспособна она изрекать непринужденные торжественные гаты и возносить хвалу Ахуре Мазде. Только пророк и служитель Владыки способен выразить в слове, как жрец духа огня Арты, возвышенные мысли о сути бытия и тайне появления жизни. И я спрашиваю тебя, Ахура Мазда: в благодарность за мое восхваление или по прихоти своей ты даровал мне то, что сегодня имею? Ведь не искал я черт сверхчеловека в тех, кто считают себя владыками земли, посредниками между мной и Всесильным; не возносил их на постаменты славы и сам не стремился к славе земной. И всё спрашиваю тебя, Ахура Мазда: за что одарил ты меня мантрой, тем чудодейственным словом, способным зажигать сердца друзей и близких, навестивших меня в уединении моем? Открой мне правду, Владыка: верно ли понимаю я, кто сотворил свет и тьму, и кто был создателем духа скота, о Мазда! Ибо опасаюсь я, чтобы из-за неверных представлений моих ты не лишил бы меня мантры и не передал бы меня в злые руки Арты, дабы повергнута была ниц сила заклинаний моих. И если нарушил я распорядок жизни, пусть Арта научит меня должному разумению. Если же правильно распоряжаюсь я дарованным мне, то пусть воздаянием мне будут десять кобылиц и жеребец, и верблюд, которые, о Мазда, причитаются мне вместе со здоровьем и жизненной силой, присущими тебе, ибо что делать мне без жизненной силы, без которой не будет радости в жизни супруге моей, Екатерине Яковлевне?
Многие мудрецы составляли списки добродетелей, необходимых для достижения разумения, но все они давно известны жене моей и сводятся к тому, чтобы десять раз на дню преодолевать себя, и это преодоление дарует нам приятную усталость и бывает снотворным маком для души. И десять раз на дню надо вновь примиряться с собой, ибо преодоление есть обида, и плохо спит непримирившийся. Десять раз на дню надо искать истину, иначе будем искать ее ночью, и душа останется голодной. Надо быть в мире с Богом и соседом своим, потому что этого требует хороший сон. Надо чтить начальников своих, даже если они предпочитают ходить криво, ибо этого требует хороший сон. Не нужно великих почестей и огромного богатства, но хорошо спится, если есть доброе имя и маленькое сокровище. И лучше небольшое общество своих, чем большое общество чуждых тебе: но все должны приходить и уходить вовремя, ибо от этого зависит хороший сон.
Однако с приходом ночи остерегаюсь я призывать сон и размышляю, что сделал я и о чем думал в течение дня. Я терпеливо пережевываю это, словно корова, и все думаю, каковы же были десять преодолений и десять примирений моих. И покуда я преодолеваю все это, неслышными шагами жена подходит ко мне и порицает мысли мои, ибо нахожусь я часто во власти у Ако Мана. И говорит она мне, что добродетельно бодрствовать во имя хорошего сна и хорошо спать во имя добродетели. Хорошего сна искали мудрецы и лишь впридачу – добродетелей, увитых цветами снотворного мака. И нет более высокой мудрости, чем мудрость сна без сновидений.
И так говорил я себе: постичь наилучший порядок помоги мне, о преданность моя Ахуре Мазде и жене моей, и не принуждай меня жертвовать скотом, а лишь дарованным тобой благотворным словом. Новой гордости научила меня жена: не прятать больше голову в песок небесных абстракций, но высоко держать ее, эту голову, создающую смысл всего. И принять тот путь, по которому ранее шел слепо и наугад, и охотно следовать ему, и не отклоняться в сторону от него, подобно больным и умирающим. Всегда много больных среди мечтателей и тех, кто исходит тоской по божеству. Яростно ненавидят они познающего и ту, самую младшую из добродетелей, что зовется правдивостью. Во тьму минувшего оглядываются они, и свое умопомешательство считают богоподобием, а сомнение – грехом.
Друзья мои, вслушайтесь лучше в голос здорового тела: нет честнее голоса его. Именно супруга моя научила меня не презирать тело свое, и теперь я повторяю, как ребенок: «Я – это тело и душа». И почему бы вам не говорить, как дети? За мыслями и чувствами стоит могущественный господин – самость наша. В теле живет он, он и есть тело наше. Воскресающий тело воскресает и нашу душу.


*  *  *

Я подвержен заблужденью,

игнорирую мицвот,

но хожу на дни рожденья,

на еврейский Новый год.

 

Про меня евреи скажут:

сердцем чист и неспесив,

пригласят на Пейсах даже,

имя мамы не спросив.

 

Я не вышел формой носа,

не обрезан, а крещён.

Но смотрю на догмы косо,

в тайны их не посвящён.

 

Бог не прятался за штору,

не глаголил из куста.

Зная Библию и Тору,

как уверовать в Христа?

 

Всё условно в этом мире

от начала до конца.

Я смотрю на вещи шире,

видя замысел Творца.

 

Всё равно: дала ли Ева

или взял её Адам,

справа запись или слева,

как вести отчёт годам.

 

Для меня надежда, вера

и любовь – одни слова.

Кто святая, кто мегера?

Что – иконы, что – дрова?

 

Я, конечно, очень грешный,

всё ж терпеть не стану ложь:

для евреев климат здешний

недостаточно хорош.

 

Но проверенным маршрутом

вновь евреи не пойдут,

ограничатся кашрутом,

третью заповедь сотрут.

 

Не хожу на литургию,

ни на пятничный намаз.

Я болею за Россию,

хоть она не любит нас.

 

Если вера – лишь от Бога,

почему не всем дана?

Почему религий много,

если Истина одна?

 

Есть ли Бог кроме Аллаха?

Что в исламе Божий дар?

Не испытывают страха,

кто кричит «Аллах акбар»?

 

Мир погибнет раньше срока,

но совсем не за грехи –

за последнего пророка

примитивные стихи.

 

Но во всех строках Корана –

человеческая суть.

Все мы поздно или рано

завершаем жизни путь.

 

И всегда на чей-то гений

опираемся в пути,

чтобы в сумме заблуждений

утешение найти.

 

Миром правит жёлтый дьявол.

Люди гибнут за металл.

Дух Святой нас всех оставил,

даже если и витал.

 

Есть мечеть и синагога,

кирха, храм, собор, костёл.

Тот, кто знает слишком много,

утешенья не нашёл.

 

Вся надежда на нирвану,

но туда так труден путь!

Каждый хочет быть обманут,

каждый хочет обмануть.

 

Я смогу и над могилой

повторить, что жизнь пуста,

только «Господи, помилуй!»

и во сне твердят уста.

 

*   *   *

Нас когда-то было трое

очень дружных поросят.

Мы всегда ходили строем

и всегда сидели строем,

опустив в тарелки взгляд.

 

Звали нас на дни рожденья

и кричали: «Нуф-Ниф-Наф».

За свои стихотворенья

объедались мы вареньем

и визжали: «Ниф-Нуф-Наф».

 

Мы и пели, и плясали,

и съедали почти пуд.

Шли туда, где нас не ждали,

часто где не понимали,

часто где не понимали,

не ценили тяжкий труд.

 

А потом нас стало двое:

изменился сильно Ниф.

Разлучило нас простое,

разлучило нас пустое –

где-то вычитанный миф.

 

Наф похож стал на барана.

И едва набравшись сил,

прочитав пять сур Корана,

говорить стал очень странно

и уехал вдруг в ИГИЛ.

 

Мусульманин радикальный,

он теперь ведёт джихад

Стал капризный и нахальный.

Поросёнок он халяльный,

а по мне – так просто гад.

 

Старший стал почти кошерным.

На меня наводит грусть.

Младший был когда-то верным,

с ним ходили по тавернам.

Я один остался. Пусть.

 

Я один за всё в ответе

и хожу туда-сюда.

Но боюсь, что на примете

я у всех на белом свете,

что случится вдруг беда.

 

Я доволен своим тельцем

и поститься не привык.

Но на свете есть умельцы.

Смогут хитрые умельцы

превратить меня в шашлык.

 

Кто-то вдруг ножом злодейским

с тельца сделает хамон.

Но хамоном по-еврейски,

по-турецки, арамейски

сыт, увы, не будет он.

 

Мне прибиться было б надо

в чьё-то стадо, чтоб не пасть.

Но – боюсь любое стадо:

там всегда пасущих чада

мне показывают пасть!

 
PR-CY.ru