Жили когда-то старик и старуха.
Жили у синего моря вдвоем.
Домик их – просто сарай-развалюха.
Море – соленый, большой водоем.
Шифером белым избенка покрыта.
Все их имущество – сеть и крыто,
дворик, заборик, столбы от ворот,
печь, самовар, небольшой огород.

Были у них, как у всех, тоже дети.
Выросли, бросились жить в города.
Некому стало забрасывать сети.
Деду не справиться с ними: года.
Бабка от бедности стала сварливой.
Раньше веселой была, говорливой.
Деда за бедность совсем извела –
стала у деда бородка бела.

Невод починит старик и забросит
в море, но сразу же весь изорвет:
мусора разного море приносит.
В мусоре даже карась не живет.
Это понять не желает старуха:
то ли на ум туга, то ли на ухо.
Гонит за рыбой опять и опять.
Ловит старик ее на день раз пять.

Бедный старик весь извелся от горя.
Моченьки нет, хоть из дома беги.
Горько заплакал однажды у моря:
«Господи, мне как-нибудь помоги!
Дай что-нибудь, чтоб отстала старуха!»
Море внутри себя вздрогнуло глухо.
Выплыла рыба, что месяца ярче:
«Что тебе надобно, сказывай, старче».

Вздрогнул старик и попятился в страхе.
Крестится, силится прочь убежать,
путается в длиннополой рубахе,
прыгнул, упал и остался лежать.
Много ли, мало ли так пролежал он,
сердце кололо, как будто бы жалом.
Еле поднялся, поплелся домой.
Снова без рыбы, с больной головой.

Дома дверь старая настежь открыта.
Бабка готовит, кряхтя, самовар.
«Были туристы, купили корыто, –
шамкает, – ценное, мол, антиквар.
Думаю, может быть, я прогадала:
с них за корыто взяла слишком мало…
В отпуск приедут весной отдыхать», –
выдала сразу и стала вздыхать.

Лето настало, жара припекает.
Дышится даже у моря с трудом.
Снова старуха его допекает:
«Рыбки поймал бы: гостей полон дом.
Что ты лежишь целый день, лежебока,
словно собрался в могилу до срока?
Хватит лежать, помоги лучше мне:
рыба хорошая нынче в цене».

Вышел старик, сел у берега моря,
смотрит печально в его синеву,
думает: «Сколько изведал я горя,
только не понял: зачем я живу.
Раньше считал, что живу я на свете
ради детей своих. Где же теперь дети?»
Низко от мыслей и солнца поник.
Слышит вдруг: «Как настроенье, старик?»

Видит (а может, ему только снится)
рыбка плывет золотая к нему
и говорит: «Я – морская царица.
Знаю, печалишься ты почему.
Горю помочь кое в чем буду рада.
Только опасна бывает награда:
кто награжден, тот мечтает о многом.
Ты ж не печалься, ступай себе с Богом».

Вздрогнул привычно старик и проснулся.
Месяц рогатый висит между скал.
Звездным лицом небосвод повернулся.
«Страсти Господни! Как долго я спал!
Это же надо такому присниться:
бедный старик – и морская царица!
Ставятся разве они в один ряд?
Старый, что малый, не зря говорят».

Видимо, странного много на свете:
начался новый во всем поворот.
Вскоре вернулись на родину дети.
С ними – вихрастый, крикливый народ.
Тесно в избушке с таким коллективом –
жить стали в доме большом и красивом.
Дом, словно улей, с такой детворой.
Только старик наш тоскует порой.

Снится ночами шум синего моря.
Невод привычно мозоли не трет.
Райская жизнь (ни нужды нет, ни горя)
катится ровно вперед и вперед.
Дети ему наотрез запретили
с неводом порванным пачкаться в иле.
Музыка, сладости – ешь, веселись,
грейся на солнышке, спи и молись.

Но возроптала душа непоседы,
сломлена внутренней новой борьбой.
Крикнул однажды во время обеда:
«Что меня кормите, как на убой?
Что я, скотина вам что ли какая?
Кормите только, во всем потакая.
Дом ваш – роскошный, но все же – тюрьма.
Скоро я с вами войду здесь с ума!

Хочется жить на соленом просторе,
бреднем соленую гладь бередить,
быть со всем миром пожизненно в ссоре,
но не бояться паркет наследить».
Выслушав молча всю выходку деда,
даже на миг не прервали обеда.
Дед свой разорванный невод нашел
и на знакомое место пошел.

Море привычно ему улыбалось,
в скалах волну догоняла волна.
Правда, взгрустнулось, но самую малость:
жизни отведать хотелось сполна.
Кабы не старость, начать все сначала…
Выплыла рыбка, но долго молчала.
В волнах мелькал ее царственный лик:
«Чем недоволен, капризный старик?

Разве не ты здесь просил лишь о малом?
Сделала больше я, чем ты просил.
Ты мне казался больным и усталым.
Разве в тебе не прибавилось сил?
Что же еще тебе будет угодно?
Разве не понял: желанье бесплодно.
Соткана жизнь из надежд и стараний.
Бойся же впредь исполненья желаний».

Море плескалось о скалы прилежно,
пеной шипящей ласкало песок.
Вечное море жило безмятежно,
хоть для волны был последним бросок.
Долго сидел на вершине утеса
старец и бился над смыслом вопроса.
Просто нелепым казался ему
рыбки ответ, лишь сгущающий тьму.

Так и не понял, хоть мыслями бился,
как о прибрежные скалы – прибой.
Перекрестился, домой воротился,
невод пустой волоча за собой.
Дома – голодная, злая старуха.
Дом их все тот же – сарай-развалюха.
Нет ни хоромов, не теплится свет.
Даже корыта разбитого нет.